Ох и трудная эта забота из берлоги тянуть бегемота. Книга 2

По мысли основоположников, так переселенец определил себе роль Герцена с Чернышевским, крестьянская община представляла собой естественную социалистическую ячейку, а крестьянин-общинник оказался революционером по инстинкту и прирожденным коммунистом. Отсюда следовал вывод о возможности прямого перехода к социализму минуя капитализм.

Услышав о прирожденном коммунисте по инстинкту, у Федотова мелькнула мысль, что он ослышался. Нельзя же всерьез думать, что род занятий меняет геном человека?! Может быть, это фигура речи? Но нет, на шутника Зензинов не походил ни в малейшей степени. Под властью идей у революционеров с юмором всегда было не блестяще, к тому же речь явно шла об инстинктах, а этот термин был здесь аналогом понятия генетической особенности. Это Борис знал твердо.

К вспыхнувшему удивлению примешалась легкая брезгливость. Нет, не от самой идеи раскрепощения и свободы, а от того, как произвольно гигантский слой населения наделяется некой особенностью почти физиологического свойства. А ведь если такова теория, то дай эсерам власть, они всех загнали бы в свои общины и артели. А может быть, последующие теоретические изыскания все же более-менее устаканят? Борис с надеждой посмотрел на Владимира.

Вопрос задан не был, но Зензинов раскрыл и эту «тайну». В совершенствовании теории немало преуспел признанный лидер партии, господин Виктор Чернов. Согласно теоретическим изыскам этого «мыслителя», переход к социализму мог произойти парламентским путем и даже сам по себе(!), но мешала неприятность — самопроизвольному переходу страшно мешает царское правительство, искусственно насаждая в стране капитализм.

«Вот это мысль! Оказывается, капитализм в России, не естественное явление, а попытка правительства остановить победный ход истории. Стоп! — резко одернул себя Федотов. — Мне нужна информация, поэтому собственные рефлексии засунем себе в известное место. Кстати, и сам Зензинов в это явно не верит, вон как морщится», — задавив свою реакцию на очередной эсеровский бред, Борис только прикрыл глаза, мол, «я, я, их бин согласен», не прерывать же поток столь чудных откровений.

Очередной перл ждать себя не заставил. Параллельно с поддержкой революции, эсеровские теоретики придерживались тезиса отрицания необходимости революции, а сегодняшняя, по их мнению, ни социалистической, ни буржуазной не являлась. Она как бы даже и вовсе не революция. Может, восстание, может, что еще, но не революция, и все тут. И опять единства по данному вопросу нет — для Зензинова эти события революция.

В сознании переселенца не укладывалось, как могли приниматься практические решения, прямо противоречащие теоретическим постулатам. Незатейливая мыслишка о самопроизвольном переходе к социализму отчетливо резонировала с присказкой: «По щучьему велению, по моему хотению».

«Зуб даю, у этого сказочника-Чернова, бабушку звали Арина Родионовна. Может, спросить о государственности?» — видимо, попутчики мыслили в унисон, а чем иначе объяснить, когда после очередных двадцати грамм, революционер поведал об устройстве будущего государства.

Эсеры оказались сторонниками демократического социализма, то есть хозяйственной и политической демократии, выражающейся через представительство организованных производителей (профсоюзов), организованных потребителей (кооперативных союзов), организованных граждан (демократическое государство в лице парламента и органов самоуправления). Основой государственности являлось местное самоуправление, а судя по недомолвкам, роль центра низводилась до уровня координатора инициатив снизу.

В этом явно прослеживалось сегодняшнее положение земцев — порулить охота, да толком не дают. Отсюда неосознанное программирование будущего государства под сегодняшнюю ситуацию — основные «рулильщики» оставались на уроне местного самоуправления. Непонятно, что они запоют, когда сами окажутся на вершине властной пирамиды.

По ходу повествования, в воображении Федотова вырисовывалась фантасмагорическая картина социалистического государства по-эсеровски. В полях царила общинная благодать. Кто-то пахал больше, кто-то сеял меньше. Нарезающие круги нормировщики, вычисляли коэффициенты трудового участия. В итоге каждому единоличнику или общине выделялось земли больше или меньше. Так, по мнению переселенца, реализовывался уравнительно-трудовой принцип пользования землей. Сама же земля не являлась ни частной, ни государственной. Она была общенародным достоянием без права купли-продажи. Как такое могло быть, несчастному человеку из будущего было невдомек. Ну не мог он себе представить такое состояние главного объекта притязаний.