Ох и трудная это забота – из берлоги тянуть бегемота. Книга 3

— Ну, господин военлет, и что мы с ними будем делать? Может, порешим супостата из вашего пулемета? — ехидно прошептал Михаил, не вытаскивая изо рта травинку. — А то получится, что зря вы эту дуру таскали на своем горбу.

— Ох и язва же ты, Самотаев, — Владимир хотел было сказать, что напишет о нем паскудный стишок, но вспомнив о генерале, свою принадлежность к «поэтическому сословию» решил не раскрывать.

Чем дольше генерал присматривался к Самотаеву, тем чаще его посещали мысли, что Михаил не простой исполнитель воли некоторых господ, проталкивающих в армию свое оружие.

Человек из низов, но нет в нем чинопочитания. То въедливый и осторожный, то дерзкий и стремительный. Умеющий употребить власть, но без нужды не командующий, что генералу откровенно импонировало. Похоже, что именно он организовал в Венгрии агентурную группу, и сколько, и где еще раскидано таких пятерок, одному богу известно. Это и настораживало, и притягивало. Притягивало, потому что интуитивно Корнилов не чувствовал в Самотаеве противника.

Удивляло отношение к тратам. Потерять дорогущий самолет и не проявить сожаления — такое мог себе позволить только привыкший оперировать едва ли не сотнями тысяч рублей. Аналогично с пулеметом — машинка дорогая, но в их ситуации ее действительно стоило бросить.

Сначала генералу показалось, что Михаил пошел на поводу у военлета, но увидев, как часть боеприпасов скрытно перекочевала в рюкзак Самотаева, понял, что наблюдает этап воспитания излишне самоуверенного товарища. Это случилось к исходу первого дня, когда под проливным дождем пилот едва волочил ноги. Не лучше себя чувствовал и Корнилов, зато глядя на Михаила можно было подумать, что тот только что вышел на прогулку.

Вчера вечером генерал стал свидетелем любопытного разговора:

— Можно подумать, что вы предлагаете социализм, — голос Маяковского кипел сарказмом, а сам он был похож на бычка. Большого, разъяренного, но бычка.

— Ага, предлагаем, — Михаил возлежал у костра в позе обожравшегося патриция, — предлагаем социализмы каждому столько, сколько может упереть.

— Ты можешь говорить серьезно?

— Могу, но для этого маня не надо было перекармливать.

В лице Маяковского мелькнуло что-то такое, отчего «патриций», решил за благо ответить:

— Если хочешь знать, господин военлет, — умиротворенно начал Самотаев, с интонациями думского говоруна, — социализм это такая хрень, которая присуща не только человеческому обществу, но и любому стадному животному. Если мы зададимся вопросом, отчего это больную лошадку ее товарки придерживают с обеих сторон, как сразу найдем верный ответ — в этом проявляется инстинктивная забота лошадиного социума о своих собратьях по поеданию травки. Точно так же обстоит дело с рабочими инспекциями, приютами для бедных, церковноприходскими школами, и даже с монастырями, куда общество сбагривает свои отбросы, и все это, да будет вам известно, есть элементы социализма, существующие в нашей многострадальной империи.

Видимо, устав от столь длинной речи, Михаил отхлебнул из своей кружки, почесал пятку, и только после этого смог продолжить:

— В этом смысле, наши новые социалисты люди, безусловно, скверные, и поэтому, вместо немедленного свержения монархии, и внедрения всеобъемлющего социализма, они предлагают ввести прогрессивное налогообложение и создать препятствия для вывоза из страны капиталов, что подхлестнет экономику, а высвободившиеся средства, пойдут на всеобуч, медицину и пенсионное обеспечение всем нашим трудягам. А еще они искренне заблуждаются, полагая, что без этого Россия развалится на удельные княжества.

В ответ Маяковский рыпнулся было запеть о самоопределении наций, что напрашивалась из последнего тезиса Михаила, но нарвался:

— Господин военлет, вам пора бы уже научиться вести беседу на обозначенную вами же тему, а не метаться мыслью, как вошью по белой простыне, и за это вы наказываетесь вечерней чаркой, после которой отправляетесь на горшок и спать.

Воспоминания генерала были прерваны очень своевременной фразой:

— Вот что братцы, вы как хотите, а я пошел отведать свежей параницы. Вас, господин зауряд-прапорщик, это касается в первую очередь, поэтому, вперед и с песнями.

Когда в полусотне шагов из травы поднялись три фигуры, больше напоминающие лесных чудовищ, солдатики впали в ступор, а капрал угодил задницей в ручей. При этом один из чертей заорал: «Nicht schießen! Lass mich erst mal ein Stück Brot essen». Эту тираду командир заставы перевел, как просьбу покормить — язык союзников он более-менее знал. То, что фраза переводилась: «Не стрелять! Послушай, просто дай мне сначала поесть», значения не имело, тем более что пулемет в руках самого рослого, казался детской игрушкой. Больше всего унтер опасался, что кинувшиеся на пришельцев собаки спровоцируют стрельбу.

Положение спас третий, небольшого роста, что-то рявкнувший своим подельникам, и тут же обратившийся на венгерском, дескать, бояться им нечего.