Ох уж эта Люся

Петровой стало жутко: она безошибочно уловила внутренний ритм слободской жизни: шахтерский поселок в отпуске. Была суббота, о чем свидетельствовали развешенное на веревках, а то и по плетням, выстиранное белье и витиевато поднимающийся банный дымок. «Китайская» слобода замерла в предвкушении вечернего отдыха.

Подруги молча брели по переулку, еле передвигая ноги в плотной пыли. Люся чихала, периодически задвигая очки на лоб, чтобы протереть слезящиеся глаза. Они рассматривали номера домов, причем обнаруживали их в самых неожиданных местах: номера где мелом, где масляной краской то белого, то синего, то зеленого цвета были написаны на покосившихся дверях, скорчившихся калитках, а иногда и на почтовом ящике, прикрепленном прямо к плетню.

У дома восемь оказался неожиданно благопристойный вид: жестяная табличка с названием переулка и номером висела в положенном месте; стены выкрашены свежей краской омерзительного синего, как солдатское одеяло, цвета; доски в заборе – одной высоты, ладно пригнаны друг к другу, и, наконец, перед калиткой на небольшом травяном островке грязно-зеленого цвета развалилась мохнатая животина, вывалив розовый язык прямо в пыль.

Собака часто дышала, изнемогая от полуденной жары, и службу несла как-то лениво, вполсилы. Размеры пса впечатляли. Подруги остановились, не осмеливаясь подойти к калитке.

Минуту-другую стояли молча, тупо глядя на существующий как-то отдельно розовый влажный язык в грязных разводах. Валентина расправила плечи и решительно, как ей казалось, сделала шаг вперед. Собака, не сводя с посетителей глаз, перевалилась на спину, позволив барышням определить свой пол. Но когда Валя подняла ногу, чтобы сделать еще один шаг, кобель утробно зарычал.

– Ой! – от прежней решительности Валентины не осталось и следа.

В результате у калитки замерли сиамские близнецы, отчаянно разные по комплекции. Спаянность «родственников» была абсолютной.

– Люсь, вдруг укусит?

Сменившая гнев на милость перед лицом общей опасности Петрова шепотом произнесла:

– Если не делать резких движений, не укусит.

Пес, видимо, считал по-другому. Как-то неожиданно рассвирепев, он вскочил, задрал голову и отчаянно залаял. В голосе лохматого кобеля одновременно слышалось несколько интонаций: обида, что потревожили; угроза, потому что на посту, и интерес к странному организму о двух головах, чего в «китайской» слободе ни одна собака не видела.

– Мух-та-а-ар, – пропел женский голос. – Идь сюда!

Пес дернулся, но боевых позиций не сдал и залаял звонко и устрашающе.

– Мухтар, ко мне! – скомандовал невидимый хозяин.

Кобель занервничал, разрываясь между службой и интересом. Служба оказалась сильнее: рявкнув на прощание, Мухтар степенно вошел в калитку.

Девочки поспешили за ним. Навстречу им катилось нечто шарообразное, но невероятно обаятельное:

– Прыи-и-ихалы? От и хорошо, шта прыи-и-ихалы!

Валентина приосанилась и выступила вперед – но шарик прокатился мимо:

– Ва-лю-ша, дитынька. – Шарик уткнулся в бок изумленной Петровой. – Прыи-и-ихала. Як на батьку похожа! Така же худа, як он.

Люся растерялась. Зато Валентина, не скрывая неодобрения, отодвинула подругу и с обидой сказала:

– «Ва-а-лю-ша», между прочим, это я!

Шарик заметался и поменял траекторию:

– Ва-а-лю-ша, дитынька, прыи-и-ихала! Як на мамку похожа! Така же толста, як вона.

Родственницы обнялись – встреча состоялась. Вскоре Петрова разглядела симпатичную физиономию, обнаженные от плеч, налитые руки, натянутое на крепкое тело платье с огромными красными розами и две колотушки-ноги с толстыми грязными пятками.

– Теть Нина, – улыбнулась женщина и потянулась к Петровой.

Люся стояла, как истукан, не зная, что делать: целоваться с незнакомыми людьми она не умела, а протянуть руку для приветствия просто не догадалась.

– Это Люся, – по-хозяйски представила подругу Валентина. – Со мной приехала поступать.

Интонация, с которой крупная Валя говорила о Петровой, отдавала некой снисходительностью и переворачивала ситуацию буквально с ног на голову. По тону Люсе слышалось, что она – сплошное недоразумение, что взять ее с собой учиться в славный город-герой Одессу – это необдуманный шаг, что нянчиться с подругой не входило в Валины обязанности и что сочувствие к очкарикам – это тяжкая ноша для любого мало-мальски понимающего жизнь человека.

К счастью, тетя Нина оказалась напрочь глуха к интонациям племянницы: Петрова в ней вызывала искреннюю жалость – худая, в очках, и коленки торчат, как руль у велосипеда.

– Ты чья? – с неподдельным интересом спросила хозяйка дома номер восемь по переулку Полярников.

– Я Петрова.

Тетя Нина вопросительно посмотрела на демонстративно отвернувшуюся племянницу. Не найдя понимания, как теннисный шарик об сетку, вновь прыгнула в Люсину сторону.

– Ты часом не сирота?

– Нет, а почему вы так решили?

– Худа больно. Шо, и мамка есть, и батька?

– Люськин отец с ними не живет, – иезуитски, как бы в сторону, обронила Валя. – А у матери своих еще трое.

– Дитынька, – засморкалась тетя Нина, – то-то я смотрю: худа, як щепка, очки по хлазьям, платье сирое…