Охота

И спортивные игры тут тоже необычные. Мы не играли в заурядный нетбол, хоккей и футбол, здесь были приняты «пятерки» и большой теннис – на деревянном корте за полем. А само поле, именуемое участком Беды Достопочтенного[1], огромнейшее, не использовалось для чего-то обыденного вроде футбола или хоккея – только для таких игр, как регби («реггер») и лакросс. У СВАШ имеется свой театр, но без современного освещения и декораций, настоящий якобинский «дом зрелищ» со свечами. Со свечами. Вместо немецкого и французского мы изучаем латынь и древнегреческий. Еда, кстати, опять же отличается от обычных школ – по-настоящему вкусная. Честно говоря, роскошная еда, словно из хорошего ресторана, вовсе не тот корм, что нам задавали в «Бювли-парк». На стол накрывают женщины из соседней деревни, они очень милые, однако именуются «подавальщицами». Но главное отличие СВАШ от нормальной школы в том – это вы уже могли сообразить, – что учеба здесь стоит целое состояние. Причем родители выкладывают эти несусветные деньги охотно, и я быстро поняла, за что они платят: не за то, чтобы их крошки насладились театром эпохи короля Иакова или бассейном олимпийских стандартов, они платят даже не за поразительную, глазам своим не веришь, красоту этих мест. Они платят за то, чтобы их дети отличались от всех прочих.

В первую тысячу лет (приблизительно) существования СВАШ здесь было всего четыре корпуса: Гонория, Беды, Освальда и Паулина. Всего несколько лет назад начали принимать девочек и основали для них пятый корпус, Лайтфут. В письме, уведомлявшем меня, что я принята, сообщалось, что спальни Лайтфута расположены в одном из наиболее «современных» зданий, и я рассчитывала на сосновые панели, обилие стекла и центральное отопление. Выяснилось, что этот дом построен в 1550-м, окна ромбиками и причудливые спиральные дымоходы. Конечно, для СВАШ постройка 1550 года – новье.

Мне досталась комната на третьем этаже, в конце коридора с панелями эпохи Тюдоров. За массивной дубовой дверью обнаружилось и правда вполне современное помещение – мебель из ДСП, синие ковры, словно в офисе, и какая-то девочка уже обустроилась здесь. От привычки думать фильмами так просто не отделаешься. Моя первая встреча с будущей соседкой в сценарии выглядела бы так:

ГРИР (улыбаясь). Я – Грир. Как тебя зовут?

Соседка пренебрежительно оглядывает Грир с головы до ног.

СОСЕДКА (закатив глаза). Господи боже!

С тех пор я мысленно именовала ее «Господи-боже», потому что меня это забавляло, а в СВАШ особых поводов для веселья не имелось. Позднее выяснилось, что звать ее Бекка. Она чокнутая на лошадях, развешивала на стенах фотографии своих пони, как я – своего папы. Может, и скучала по ним, как я по папе, хотя мне этого не понять.

На этом диалоги в первой части моей истории заканчиваются. Потом их будет предостаточно, однако придется, как ни печально, признаться: в первом семестре со мной никто особо не общался. Учителя задавали на уроке вопросы, «подавальщицы» могли уточнить: «Жареную или пюре, лапонька?» (От их говора меня пуще прежнего тянуло домой.) И Шафин, паренек из моей учебной группы, бормотал порой: «Термальная стабильность нитратов подчиняется тем же закономерностям, что и у карбонатов».

Господи-боже, хотя и жила со мной в одной комнате, до конца семестра со мной не разговаривала, да и тогда заговорила только потому, что я получила Приглашение. Теперь я думаю, будь у меня в первом семестре больше друзей, да хоть сколько-нибудь друзей, я бы никогда не приняла Приглашение. Наверное, я приняла его от одиночества. Хотя что уж увиливать: я приняла его, потому что меня пригласил самый красивый мальчик в школе.

Глава 2

То есть Генри де Варленкур, разумеется.

Вы, наверное, уже читали о нем в интернете, на той посмертной странице, что ему сделали в «Фейсбуке», или видели его фотографию в новостях. Но тогда он еще не был знаменит – в дурном или хорошем смысле – за пределами своей компании. Вроде бы о мертвых не полагается говорить плохо, так что скажу одно: по внешнему его виду никак нельзя было угадать, какое это чудовище.

Мне теперь приходится напрячься, чтобы представить его таким, каким я его увидела впервые, чтобы передать то первое впечатление, не примешивая к нему то, что мне известно теперь. Попросту говоря, это был самый красивый парень, какого я видела в жизни, – в свои семнадцать лет он вырос уже высоким, волосы светлые, глаза голубые, загар. Все, кто оказывался рядом с Генри де Варленкуром, глаз с него не сводили, даже если притворялись, будто особо и не глядят на него. Даже братья, похоже, его побаивались. Его никогда не наказывали, и не потому, что он никогда ничего не делал дурного, а потому, что ему всегда удавалось вывернуться. Он был похож на ту классную сковороду из рекламы, к которой ничего не прилипает. Он считал себя неуязвимым. Но он ошибался.