Охота

Она надевает трусы на один из своих метательных кинжалов. Быстрый взгляд в мою сторону, взмах рукой. Кинжал плывет по воздуху, трусы развеваются, как флаг, над закрывающимся Куполом. И подстреленной дичью приземляются в нескольких ярдах от меня.

Купол неожиданно бесшумно смыкается.

Я снимаю трусы с кинжала. От них воняет. На самом деле теперь, вымывшись, я понимаю, что они прямо-таки смердят. И тут я делаю что-то, чего раньше никогда не делал, — морщу нос. Только попробовать, как это. Гримаса кажется вымученной и чуждой, как будто что-то извне стягивает мою кожу.

Геперка подходит к стеклянной стене. Я не могу толком ее разглядеть, темнеющее небо бросает блики на стекло, но подхожу ближе, пока мы не оказываемся в нескольких ярдах друг от друга, разделенные только Куполом. Она стоит совсем близко к нему, ее дыхание оставляет следы на стекле. Маленький кружок тумана исчезает так же быстро, как появляется.

Ее лицо не выражает страха — только гнев и любопытство. И что-то еще. Я заглядываю ей в глаза и вместо пластикового блеска, к которому привык, вижу кое-что другое. В них пляшут искорки, как снежинки в стеклянном шаре.

Я разворачиваюсь и ухожу. По дороге поднимаю одежду и быстро надеваю ее. Наконец бросаю последний взгляд на Купол. Геперка не двинулась с места, она стоит и смотрит мне вслед.

Две ночи до Охоты

— Случившееся прошлой ночью на «Знакомстве», — говорит Директор, — можно назвать довольно кровавым происшествием.

Мы вновь сидим в лекционном зале после короткого и невеселого завтрака. Тощий и Алые Губы беспокойно ерзали за отдельным столом, все остальные держались от них подальше. Судя по виду, за день им не удалось сомкнуть глаз. Странная тишина висела надо всем: над столом, стульями, тарелками с окровавленной едой; она напоминала облачко испарений над сосудом с кислотой. Обеденный зал казался более пустым, чем обычно — наших сопровождающих не было. Мы все отчасти ждали, что во время завтрака Тощего и Алые Губы уведут. Но никто не пришел. Кажется, Алые Губы и Тощий несколько успокоились. По крайней мере, когда мы после завтрака шли в лекционный зал, они держались не так нервно.

Мне тоже легче, но по другой причине: я больше не пахну. Во всяком случае, не настолько, чтобы привлечь внимание. Быстрое мытье в пруду, видимо, помогло. По крайней мере никому больше не мешает мой запах. Или, может быть, после вчерашнего все стали менее чувствительны к нему. Как бы то ни было, я от этого только выигрываю.

Директор говорит, неподвижно стоя за кафедрой. Внутри у него кипит гнев, но он хорошо прячет его за своими отточенными как скальпель словами. Он не поднимает брови, не дергает головой. Он говорит со скучающими интонациями человека, читающего эпитафию незнакомцу, как будто не обвиняет никого в имевшем место серьезнейшем нарушении правил. Его голос звучит плавно: он словно слегка поигрывает острым как бритва клинком.

— Полагаю, вы неплохо провели время. Но последствия… Ваши действия имели определенные последствия. — Он даже не смотрит в сторону Алых Губ и Тощего, которые особенно прямо застыли в своих креслах. — В нашем обществе правила предельно ясны. Поймать и убить гепера — тяжкое преступление, караемое высшей мерой наказания. Убей — и ты умрешь. Тем не менее вчерашнее убийство не было — в техническом смысле — противозаконным. Оно являлось частью подготовки к объявленной Дворцом Охоте на геперов. Как таковое оно подпадает под законы, относящиеся к Охоте.

Алые Губы и Тощий слегка расслабляются.

— Но последствия все-таки имели место. Гепер, каким бы старым и истощенным он ни был, убит. Его больше нет. Годы научных исследований остались без результатов. Его смерть не должна остаться безнаказанной. Преступление против гепера — это преступление против Дворца. Таким образом, оно не должно остаться без последствий. Наказание должно быть приведено в исполнение.

Алые Губы и Тощий вновь застывают.

— Разумеется, — продолжает Директор, окидывая взглядом зал и останавливаясь на них, — с вами ничего нельзя поделать.

Они склоняют головы набок.

— Мы слишком много в вас вложили, — поясняет Директор, — искать вам замену, когда до Охоты осталось всего ничего, — это шаг, на который мы не можем пойти. — Он умолкает, глядя на пустые места в заднем ряду. — Но кто-то все-таки должен быть наказан. Чтобы никому не пришло в голову, что правительство утратило хватку. Тяжкое преступление требует смертной казни. Или двух. Или трех. Или семи.

Его следующие слова остры как бритва:

— Думаю, вы заметили отсутствие сопровождающих.

Двусмысленное заявление. Но нет. По спине у меня пробегает холодок. Он молча переходит к другой кафедре, стеклянной.