Охота на Анжелику

Лика промолчала. Он у них Сусанин, вот пусть ее и ведет. Она все еще мусолила свои высокоморальные идеи, сильно пошатнувшиеся за последние дни. Ой, нельзя войти в одну и ту же реку дважды. Ой, нельзя. Так как же прикажете дальше жить? Как на голубом глазу вернуться домой, в семью, к мужу и сыну, когда с ней всякого такого приключилось? Она упивалась муками совести, которые раньше были легкие, как бабочки, присевшие на плечо, а нынче походили на многопудовые гири, пригибавшие ее к самой земле. Да, нелегка ноша стыда за свои действия. В том, что эти самые действия были совсем неприличными и постыдными, сомневаться не приходилось, особенно, если всей душой желаешь, чтобы идущий рядом мужчина обнял и поцеловал. Как она сможет стать прежней, если в ней столько всего поменялось? Наконец, она утешилась тем же, что и Скарлетт О’Хара: приказала самой себе подумать над этим позже. Прекрасная женская уловка – отложить неприятные размышления на потом, авось удастся вообще избежать возврата к ним.

Идти становилось все труднее и труднее. Ноги уже просто гудели от усталости, хотя они все время шли вниз, а это, как известно, гораздо лучше, чем топать в гору.

– Денис, честно говоря, я хотела бы отдохнуть, – взмолилась Лика, решившая, что лучше пусть он ее сочтет слабачкой, чем будет тащить на себе ее бренное тело.

– Ну давай дойдем вон до того поворота и присядем отдохнуть.

Их привал совпал с первыми признаками рассвета. Небо стало слегка светлее, и в лесу проснулись какие-то пташки, которые осторожно подавали свои голоса из ветвей деревьев, растущих у дороги. Как они, бедные, живут среди этого холода и снега?

Лика плюхнулась на снег, как подкошенная, хотя Кирсанов пытался расчистить ей какой-то камень. Плевать. Чем камень лучше сугроба? В ушах стоял мерный гул. По телу проходили волны озноба. Не осталось никакого сомнения – она больна.

– Лика, тебе плохо? – встревожился Кирсанов, заметив, наконец, ее состояние.

– Мне не хорошо, – согласилась она.

– Да у тебя жар! – потрогав ее лоб, воскликнул Кирсанов.

Вот только этого и не хватало для полного счастья. Он достал из-за пазухи воду и сунул ей бутылку. Видно было, что глаза у нее ввалились и потеряли живой блеск. Пальцы были ледяными, а лоб полыхал. Кирсанову стало страшно – вдруг она умрет! Нет, только не это, они так не договаривались!

Лика хлебнула из протянутой ей бутылки, но без энтузиазма. Пить не хотелось, и есть не хотелось. Окружающий мир потерял четкие границы и устойчивость, все мерно покачивалось из стороны в сторону. И суетливый Кирсанов страшно раздражал, ее клонило в сон. Спать! Точно, нужно спать. Потому что сон восстанавливает силы. А у нее их совсем не осталось. Ни капельки.

Лика мягко откинулась на снег и перестала реагировать на раздражители. Он тряс ее, растирал ледяные руки, пытался поить, без толку – Лика тихонько стонала и не желала открывать глаза. Черт, черт, черт! Только этого не хватало. Что теперь делать, спрашивается? Кирсанов покрутил головой. Нельзя оставаться посреди дороги. Начало рассветать, запросто может кто-то выехать из селения, оставшегося позади, а это чревато не слишком хорошими последствиями. В глубине души он чувствовал, что им действительно не следует попадаться на глаза местному населению. Внезапно он увидел выше по склону темное пятно, сильно напоминающее пещеру. Не оставляя себе времени для раздумий, он принялся карабкаться вверх. Подъем оказался не слишком сложным, и вскоре он оказался в маленьком гроте, вход в который загораживала небольшая сосенка. Благодаря такому соседству пол грота был устлан хвойным ковром. Отличное убежище, решил Кирсанов.

Он спустился вниз и попытался вновь реанимировать Лику. Увы, она твердо вознамерилась превратиться в Спящую Красавицу, посему глаз не открывала. Тогда он занялся транспортировкой павшей спутницы в укромный грот. Это было непросто, Лика моментально превратилась в тяжелую груду, и ее подъем напоминал Кирсанову усилия бедняги, толкающего в гору свой камень. Пару раз они едва не сорвались вниз, конечно, убиться бы не убились, но руки-ноги бы переломали однозначно. Самыми трудными были последние три метра. Кирсанов прилепился к склону, обхватив стонущую Лику, передохнул перед последним рывком. В месте их подъема он перерыл весь снежный покров, словно тут порезвилось стадо лосей. Нельзя сказать, что он сумел замести следы и не выдать убежища, но он сделал все, что смог. Он засунул Лику в грот, уложил ее поудобнее. Руки заледенели так, что он не чувствовал пальцев. Мороз, что ли, усилился? До окончательного рассвета оставалось прилично времени, и он боялся окочуриться на этой горе. Кирсанов сгреб из самого дальнего угла сухие иголки, кусочки коры и тоненькие веточки, накрошил в кучку шишек, изорвал имеющуюся газету, прихваченную из «Москвича», отделил место кострища от «ковра» и поджег сложенную кучку. Сначала пришлось помучиться, потому что огонь гореть не хотел, все норовил потухнуть, но он с настойчивостью древнего человека добывал желанное тепло. Настойчивость победила. Костерок согрел тело и душу.