– Мы, безусловно, положительно оцениваем любую помощь, которую общественность может оказать следствию, – заявил сержант Харпер в подготовленном обращении, – однако также считаем своим долгом уведомить граждан о необходимости следовать нескольким непреложным правилам поведения. Во-первых, во время патрулирования не допускается ношение огнестрельного оружия. Мы накажем любого нарушителя по всей строгости закона, исключений не будет. Во-вторых, и это столь же важно: члены дружины ни при каких условиях не имеют права действовать самостоятельно; следует незамедлительно связаться с полицией. И в-третьих, при обнаружении каких-либо предметов, относящихся к расследованию, дружинники не должны ни при каких обстоятельствах перемещать…
Высадив Кару у дома ее родителей, по дороге домой я проехал мимо школы. Был уже десятый час вечера, стемнело, на площадке стояла тишина. В ярком свете фар виднелся импровизированный алтарь у подножья горки, посвященный Кейси Робинсон: он вырос как минимум вдвое с тех пор, как я был здесь в последний раз. Еще больше цветов, мягких игрушек, намного больше самодельных открыток, в основном с трогательными фотографиями Кейси. Когда я отъезжал, во встречном направлении проехала патрульная машина. Полицейский за рулем посмотрел на меня долгим пристальным взглядом. Я кивнул и помахал ему. Уверен, что он разглядел меня, но в ответ не помахал.
Добравшись домой, я наскоро поздоровался с родителями – они смотрели телевизор в спальне, – схватил книжку Джона Сола[13]
с прикроватного столика и отправился вниз, на веранду. Однако в голове царил сумбур, и я прочел лишь пару глав. Закрыв книгу, я вернулся на кухню в поисках радиотелефона. Через несколько минут, вновь уютно устроившись на крыльце, я набрал номер Карли Олбрайт, и мы продолжили разговор, начатый на неделе, о загадочных числах на классиках и из телефонного номера с объявления о потерявшейся собаке. Концы с концами не сходились.– Что еще это может значить? – спросил я.
– Понятия не имею, – ответила Карли. – Тройка и четверка – главные цифры. Третье и четвертое убийства? Он уже проделывал такое? Больше ничего в голову не идет…
– По-моему, должно быть какое-то другое, более… глубокое, что ли, объяснение.
– Почему ты так думаешь? Про Ганнибала Лектера начитался?
В начале того лета с оглушительным успехом вышел в свет роман Томаса Харриса «Молчание ягнят». Карли знала, что я остался от книги в восторге.
– Он – вымышленный герой, Рич. Ты ведь понимаешь: в основном эти чудовища – не гении, далеко не гении.
Я вздохнул поглубже, подбирая слова.
– Мне вот что подумалось… Ему достало ума не оставить ни единой улики; ему хватает наглости дразнить полицию этими циферками. Не логично ли предположить, что он дьявольски умен?
– А еще можно предположить, что ты выдаешь желаемое за действительное. Мы не уверены даже, что именно убийца классики нарисовал и объявление про собаку приклеил. Не исключено, что это просто жуткая шутка.
– А с какого мне хотеть, чтобы он был умным?
– Потому что так рассказ получается интереснее, – ответила она.
Я принялся было спорить, но оборвал себя. А может, она права? Может, мне просто хочется, чтобы это чудовище было умным и запоминающимся, подобно герою книги или фильма. И чем дольше я размышлял об этом, тем больше понимал, что мне просто нужно внимательнее и пристальнее посмотреть в зеркало.
Младшая сестра Карли подняла трубку параллельного телефона и попросила дать ей поговорить. Сразу закруглившись, мы решили на неделе пересечься и пожелали друг другу спокойной ночи.
Я опять открыл ужастик Сола и прочитал еще абзац, но потом закрыл книгу. Глядя на боковой дворик, я представлял себе большие группы отчаянных и обозленных горожан, прочесывающих темные улицы Эджвуда, обыскивающих слабо освещенные переулки и скрытые тенями тупики. Брат Кары был знаком с одним парнем, который пошел в дружинники. Этот парень купил себе армейскую рацию и очки ночного видения. А от другого приятеля я слыхал, что некая группа дозорных берет с собой в ночные патрули тележку со льдом и пивом. И некоторые из них вооружились парализаторами.
Тут меня накрыло: я вдруг осознал, как тихо на улице. Уже начались предпраздничные выходные, а Хансон-роуд словно вымерла. В иные времена от каждого мангала сейчас доносились бы громкие голоса, пьяненькие отцы семейств с разгона плюхались бы в бассейны, а детишки носились бы по улице с бенгальскими огнями или ловили светлячков. Фейерверки и взрывы сигнальных ракет озаряли бы небо над головой.
Я долго сидел на заднем дворе, тоскуя по прежним временам, наполненным этими радостными звуками и картинами, думая о семьях Галлахеров и Робинсонов и вспоминая Карли и ее слова, слова, от которых мне стало немного не по себе: