Охота на Бугимена

Каждое утро приходил грузовик с несколькими палетами, на них – картонные коробки, набитые бесчисленными документами, которые и надо было уничтожать. Мы с моим начальником – вежливым и обходительным афроамериканецем по имени Лонни – разгружали коробки, складывали их рядом с пастью промышленного шредера, похожего на дробилку для щепы с длинной, узкой конвейерной лентой, ведущей к голодным стальным зубам. Затем по очереди подавали документы в шредер. Один из нас аккуратно выкладывал бумагу на ленту, чтобы зубья не заедало, а другой вытряхивал изрезанные на полоски бумаги из корзины в мусорные контейнеры. Иногда взгляд выхватывал что-нибудь интересное – мне особенно нравились черно-белые фотографии расколошмаченных в труху машин после залповых испытаний дальнобойных орудий, – но в основном работа была отупляюще однообразной.

Несмотря на скуку, мы с Лонни поначалу как-то не очень разговорились – мы оба оказались тихонями и, на первый взгляд, общих интересов не нашлось. Я – тощий семнадцатилетний белый чувак из пригорода, весной закончу школу и махну в колледж. Он – тридцатилетний отец семейства, мускулистый, с дредами на голове, из какой-то дыры в Западном Техасе.

Однако все это изменилось в один прекрасный полдень, когда Лонни увидел книгу, которую я читал во время обеда. Я точно не упомню названия, но читал я что-то о войне во Вьетнаме.

– В школе задали? – спросил он со своим тягучим южным акцентом.

– Нет, так, для себя. Много чего по истории читаю.

– Что-то интересное пишут?

– Очень, – ответил я, – в основном какая там была дичайшая жопа. До сих пор поверить не могу, что туда, на войну в джунгли, посылали ребятню вроде меня. Даже вообразить не получается, как это все происходило.

А он на меня так посмотрел, так внимательно посмотрел, – позже, обдумывая наш разговор, я понял: он тогда решал, доверять мне свою историю или нет, – и сказал, опустив глаза:

– Я там был.

И это все, что потребовалось.

Следующие несколько недель он рассказывал мне свою жизнь, а я просто засыпал его вопросами. Я все узнал об оружии, например, почему американские солдаты предпочитали вражеские АК-47 своим родным М16; узнал о боях – начиная с тех, что длились тридцать секунд, до целых пяти минут ада на земле; о расизме на войне: о том, как чернокожие солдаты всегда шли спереди в патруле и как им приходилось таскать на себе тяжелый пулемет М60 по прозвищу «свин». Но главное, я узнал о друзьях, которых он приобрел и потерял во время службы там – о «братьях», как он их называл.

Из всех повествований, которыми новый друг поделился со мной тем летом, особенно запало в душу одно. Лонни неделю как попал на передовую, и вот ему впервые досталось быть «подсадной уткой». Совсем необстрелянный новичок, но кому какое дело? Приказ есть приказ. То был ночной патруль, и всего несколькими днями ранее у другой роты произошла перестрелка с врагом на этом самом участке. Через пару часов после выхода, карабкаясь по круто поднимавшейся тропе, Лонни поднял вверх кулак – сигнал для подразделения остановиться. Он никого и ничего не видел в джунглях впереди, однако почуял, каждой клеточкой почуял врага, затаившегося рядом. Лонни описал, что чувствовал себя в тот момент «тревожно»; во время срока службы тревожность стала необходимым для выживания инстинктом, однако откуда она взялась, Лонни и понятия не имел. Он поведал, что, сидя на корточках там, в темноте на тропе, чувствовал, как волосы на руках встали дыбом, пот, пропитавший форму, мгновенно заледенел, а во рту появился гадкий вкус – вкус страха. Тридцать секунд спустя Лонни очутился в самом пекле своей первой перестрелки.

* * *

И вот я стоял у подъездной дорожки, вцепившись в крышку мусорного бачка, как в спасательный круг, а во рту разливался вкус первобытного страха. Глаза метались по теням. Ничего необычного я не видел, но знать-то знал.

Он там, в темноте.

Где-то там.

Рядом.

Понятия не имею, сколько времени прошло до момента, когда вереница автомобилей поднялась на вершину холма по Хансон-роуд, осветив фарами мое безумное отступление к гаражу и под заветную защиту дома. Может, прошло сорок пять секунд, а может, пять или десять минут. Мозг совершенно перестал работать.

Ни до той ночи, ни после нее я не ощущал такого одуряющего ужаса, парализовавшего разум и тело. И никогда потом не был я так уверен, что нахожусь во власти чистого зла.

Майор Бак Флемингс (слева) и детектив Лайл Харпер (фото предоставлено Логаном Рейнолдсом)

Военные дома на Седар-драйв (фото предоставлено автором)

Начальная школа «Седар-драйв» (фото предоставлено автором)

VII Мэдди

«К середине августа в Эджвуде разгорелась настоящая истерия»

1

Утром десятого августа я сидел в парикмахерской на вращающемся кресле. Меня стригли, а я слушал ворчание целой толпы старичья – младше семидесяти не было ни одного, включая Большого Рея, который как раз и ровнял мне виски. Они спорили о предстоящих президентских выборах, когда по радио передали новость: в Эджвуде пропала еще одна девушка.