Охота на Чупакабру

Он даже пытался через суд посмертно признать бабу Свету недееспособной, но ничего не вышло: завещание та написала еще до инсульта, в здравом уме и трезвой памяти. После безобразного скандала, который отчим с матерью закатили, узнав, что я беременна и не собираюсь делать аборт.

- Да, - сказала она, вернувшись тогда от нотариуса, - печально сознавать, что твой сын вырос такой свиньей. Вот как бывает, когда слишком много работаешь, чтобы вытянуть ребенка в одиночку. Учти, тебя это тоже ждет, раз уж ты такая коза упрямая. Работу я имею в виду, а не то, что ребенок вырастет свиньей. Это уж от тебя зависит.

Началась новая неделя, и меня затянуло в привычный конвейер. Записи, монтаж, подготовка к новым интервью – все по часам. Приходила домой, готовила ужин и падала на кровать с книгой, но… не читалось. Вообще ничего не хотелось. Обычно в мае-июне мне по вечерам дома не сиделось. Один из плюсов жизни в центре – при большом количестве минусов! – не надо никуда ехать, если захочется выйти из дома. Не обязательно бар, ресторан и прочие тусовки. В белые ночи я любила гулять без компании, впитывая энергетику города, с которым оказалась на одной волне. Но сейчас… нет, не хотелось и этого.

Я бы охотно выкинула Чупакабру из головы, если бы не постоянные напоминания. В понедельник пришлось отсматривать черновой монтаж нашего интервью, во вторник – уже готовую к эфиру передачу. Со стороны могло показаться, что все идеально – как всегда. Но перфекционист во мне кипел и пенился, подмечая и мою тщательно скрываемую нервозность, и подвисшие на долю секунды пересечения взглядов.

Эфир я никогда не смотрела, потому что в это время как раз ехала на работу, да и смысла в этом уже не было. Но тут с упорством мазохиста еще раз проглядела выложенную в интернет-канал запись перед тем, как отправить ссылку секретарше Вадима.

Все, на этом закончили, сказала я себе, получив от нее в ответ «большое спасибо». Сдали в архив, живем дальше.

А через два часа принесли цветы. Семь мандаринового оттенка роз и разукрашенная дурацкими сердечками карточка со стандартным печатным текстом: «Прости меня, пожалуйста»…

Вадим

- Не орел ты, Чупин, ни хрена не орел, - сказал я своему отражению в зеркале, загадочно мерцающем под слоем пыли, и подумал, что домработницу тоже пора менять: обнаглела и перестала ловить мышей.

- Ну не всем же быть орлами, - ответило отражение, мерзко оскалившись. – Кому-то и трясогузкой - жопой трясти.

Когда-то я думал, что самое ужасное – это лежать с обеими ногами на вытяжке и переваривать услышанное: «Лыжи? К сожалению, исключено. В лучшем случае ходить с палочкой». Но оказалось, что перенести удар острым клинком намного легче, чем ежедневное перепиливание тупым лезвием.

Шесть лет назад мы с Диной приехали в Питер на майские праздники. Взяли в аренду машину. Срок действия моих прав закончился, получить новые я не успел, поэтому за рулем была она. Ехали по центру, Дина отвлеклась, выехала на перекресток на красный свет. Сама отделалась небольшим сотрясением, ушибами и царапинами. Мне досталось конкретно. Повезло, что ВМА дежурила по скорой, и что Макс дежурил в травме.

Да, о лыжах пришлось забыть. Операция, гипс, снова операция, снова гипс. Костыли, физиотерапия, массаж, гимнастика. Но я потихонечку из этого выбирался. Вот только Дина после аварии отгородилась великой китайской стеной. Между нами и раньше все было сложно. Я добивался ее изо всех сил, лез из кожи вон, а она… снисходила. Но все же снисходила! А теперь смотрела сквозь меня, молчала днями и неделями, задерживалась, не предупредив. Ложась спать, выключала свет и молча поворачивалась спиной.

«Извини, я устала, не сегодня».

Я пытался с ней говорить. Не раз и не два. Она отмалчивалась. Не выдерживал, срывался на крик – еще больше уходила в себя. Чтобы хоть чем-то отвлечься, впахивал, как проклятый, торчал на заводе с утра до вечера, вникал во все тонкости производства, управления и продаж. О разводе впервые заговорил через год:

«Если тебе так плохо со мной, давай разведемся».

«Как хочешь, - ответила Дина, пожав плечами. – Мне все равно».

Ту ночь я провел на кухне, вылакал бутылку виски и понял, что не смогу. Не смогу без нее. Да, это была болезнь, одержимость, почти мания. Пусть так, но все же рядом с ней. Видеть ее, разговаривать, дотрагиваться до нее, чувствовать ее запах. Хуже всего, что иногда она словно оттаивала ненадолго. Улыбалась, шутила, не отталкивала в постели. И тогда я начинал надеяться – глупо, отчаянно. Но проходил день или два, и все становилось по-прежнему.

Так прошел еще год, и я впервые изменил ей – тупо и грязно, с какой-то случайной девицей на вечеринке, не получив никакого удовольствия, кроме банальной физической разрядки. Отец Дины тогда уже умер – иначе я не смог бы смотреть ему в глаза. Перед ним мне было бы стыдно. Перед ней - ни капли. Только злобное мстительное чувство: вот, на тебе! Хотя она и не подозревала. А может, и подозревала, но ей было наплевать.

Господи, в какого жалкого ядовитого уродца превратилась моя любовь к ней!