Охота на древнего. Паутина

Уолтер не знал, как долго это продолжалось. Час, два, месяц… Время перестало играть свою роль, замерев на кончике иглы, по-змеиному проткнувшей его артерию. Он не знал, когда они ушли, бросив его, все еще живого, среди деревянных обломков, не знал, почему тот вампир не убил его.

Он лежал с широко открытыми глазами как сломанная кукла, в его расширенных зрачках отражалась запертая на засов входная дверь. И был уверен, что мертв. Возможно, так отчасти и было. Ритм его сердца снизился до одного удара в три минуты, а пульс стал таким поверхностным, что определить его было практически невозможно. Кровь загустела настолько, что ее остатки текли по венам густым абрикосовым вареньем, а по телу медленно, но верно разливался приятный холод. Где-то в голове взрывались фейерверки странных и непонятных картин, видений и кошмаров, мелькая красочным калейдоскопом.

Уолтер знал, что это означало. Еще старый Билл Ходжес, прошедший войну с двуликими, рассказывал:

– Новообращенные, они как младенцы беспомощные. Упыри могут плодить себе подобных, только вот не все люди на это согласны. Многие дохнут как мухи, а те, что не сдохли, еще сутки не способны ни на что. Хоть голыми руками их дави… Мы и давили, как картофельных жуков! Ха!

В годы войны вампиры стремились обратить как можно больше людей, чтобы регулярно пополнять свои ряды. Поэтому люди, в свою очередь, создавали целые отряды по истреблению «свежих коконов». Для обращенных, сумевших справиться с ядом в собственной крови, смерть могла принести даже обычная оса на своем жале. Убить их не составляло труда и считалось большим успехом обнаружить логово с такими новобранцами.

– Они что только вне утробы матери, – говаривал Билл, раскуривая старую трубку. – Но глазища-то, глазища! Что твои ледники в горах, синие, холодные, мертвые… Ничего в них нет, понимаешь? Совсем. Одна пустота и холод. Вроде с виду и человек, но внутри все по-другому уже…

И Даллас понимал, что смерть казалась ему несправедливо страшной. Настоящий ужас ждал впереди. Когда вампирская кровь сотрет в нем все воспоминания о боли, любви, все, что делает человека тем, кто он есть.

Уолтер пролежал так пять часов, дрейфуя между явью и забытьем, прежде чем забрезжил рассвет. Неуверенные лучи восходящего солнца стали пробиваться из-под запертой двери, чувствительно прожигая сетчатку глаза. Вместе с ними пришли и новые звуки, буквально оглушившие Уолтера своей нереальной какофонией. Он слышал, как капля росы стекает по шершавому листу, как вьется над головой пыль, медленно кружа и оседая на всех поверхностях в доме. Запахи сводили его контуженный мозг с ума, миллионы разных запахов, раньше казавшихся ему такими восхитительными. Он ощущал даже запах спекшейся крови наверху…

Чего было никогда не отнять у Уолтера, так это его упрямой настойчивости. Юноша осознавал, что с ним происходит, но все, что мог сделать – это смотреть, не моргая, на режущий его глаза свет, становившийся с каждой минутой все ярче. Он хотел кричать, орать, разрывая легкие, даже просто стонать, но губы не слушались и из горла не вырвалось ни звука. Зато за пеленой этой беспомощности он ощутил нечто другое.

Его пальцы заскребли дощатый пол. Ресницы вздрогнули, и откуда-то из глубины его еще живого существа поднялось что-то теплое, больное, щемящее. Парень шевельнул кистью, потом попытался поднять правую руку. Та застыла в воздухе и рухнула, словно оборвали верёвку, удерживающую его конечность.

Но теперь Уолтер мог назвать то чувство, согревшее его холодеющее сердце, – это была надежда. Он медленно, как сломанный механизм, уперся руками в пол, помогая себе перевернуться на живот. Получилось не сразу, но кровь вампира делала свое дело, тело начало регенерировать. Даллас стукнулся подбородком, но боли не почувствовал.

Он не сводил горящих глаз с тонкой полоски света под дверью. Потом подтянулся, вытянув руки вперед, и еще раз. И еще. Его ногти со скрежетом скребли дерево, все рождающееся внутри естество сопротивлялось тому, что парень намеревался сделать. Но Уолтер полз, полз отчаянно, почти зло, цепляясь за свой разум – единственное, что принадлежало всецело ему. Страха больше не было, вместо него появилось совсем другое – обреченная ярость.

Достать до щеколды оказалось труднее, ноги все еще не слушались, и Уолтер дважды упал. Наконец дверь распахнулась, впуская свежий аромат утра, и его обдало огнем. Солнце впилось в него миллионами раскаленных игл, доставая до самого нутра и выжигая все напрочь. Уолтер хотел зажмуриться, инстинктивно защищаясь, но не смог.

Он вывалился на крыльцо и солнечное пламя полностью поглотило его, уничтожая слабое тело новообращенного. Боль разбудила дремавшую способность полностью функционировать, та боль, что еще соединяла его с миром живых и которая должна была навсегда исчезнуть вместе с его человеческим обликом. Уолтер закричал, хрипло и надрывно, размыкая непослушные губы. Он кричал, корчась в ярком свете восходящего алого шара, а глаза так и оставались широко распахнутыми.

5