Охота на единорога

Наконец, начальник дворцовой охраны сообщил королю о том, что чердачное привидение шляется беспричинно повсюду. Король сначала не придал этому значения, но потом выяснилось, что звездочет повадился ходить к гаремной части Голубого дворца и однажды, по недосмотру стражника, даже проник внутрь, но был тут же выдворен прочь евнухами.

— Стражник схвачен? — спросил Асман.

— Да, Ваше Величество, его еще не пытали, только припугнули, но он уже сказал крамольную вещь: будто принял звездочета… за Вас, мой король…

— Этот охранник заслуживает самой суровой кары, — сказал король.

— Я понял, — сказал Бакы и, отпущенный королем, удалился.

Вечером Асман поднялся обсерваторию, где с трудом разглядел звездочета, который в своей защитной форме был неразличим в темноте. В отличие от гостя, де Кастро увидел Асмана сразу же — тот явился в сопровождении стражников — и пристально разглядывал вошедших. Наконец, король, повертев головой, наткнулся на взгляд звездочета, который сидел неподвижно на маленьком табурете и походил на куклу в своих широких одеждах.

— Тебе нравится служба? — спросил король.

— Я служу звездам, и помимо своей воли, — прошелестела кукла, причем тихий голос, как показалось королю, был принесен к его ушам порывом ветра, вдруг налетевшего, чтобы звездочет не напрягал слабую гортань.

— Но я не видел еще, чтобы ты долго смотрел на звезды, ты больше смотришь себе под ноги, — сказал король.

— Там, под земной твердью — тоже звезды, — ответил сидящий.

— В таком случае, ты лучший из лучших в этой профессии. Тем более, мне обидно было бы тебя потерять. А если бы тебя заколол тот стражник, которого сегодня удавили из-за тебя, то он был бы пока жив, а ты уже мертв…

— Мы все, — ответил звездочет без задержки, словно продолжая мысль короля, — и люди и народы (что одно и то же) заняты только тем, как бы приблизить свою гибель. Нам невыносимо жить и хочется пораньше умереть. И одновременно еще нас мучит стремление жить долго. Но это кажется. Нам кажется, что главная наша задача и главное стремление — прожить долго, а это главная химера и заблуждение… Мы заняты приближением конца. Он ждет, конечно, всех, вот, только, в разное время. Кому-то уготовано дойти раньше, кому-то позже, но все наши тропы ведут к бездне.

— А что звезды говорят тебе о твоей собственной судьбе, — спросил король, подходя к парапету: перед ним расстилалась ночная тьма, город светился редкими огоньками и на востоке светлело, зато на западе небо и земля сливались в темноте. Давно село солнце, но его отблески можно было еще разглядеть отсюда — с самой высокой точки в столице Калистана.

— Нелегко, — услышал король подле себя голос и, вздрогнув, обернулся: звездочет, за мгновение до того сидевший на своем табурете, подошел и встал подле него и тоже пытался облокотиться неуклюжими ручками на парапет, говоря при этом, — Нелегко заглянуть в собственный календарь, а коли заглянешь — то проживать предугаданное, пробовать для проформы уже не хочется.

— В таком случае, провидец, скажи, что ждет меня? — спросил король.

Ты умрешь, не достигнув глубокой старости, но твой сын наследует трон и титул, будучи в возрасте, когда не нужны советчики-соправители, — сказал звездочет.

— И другого пути у меня нет?

— Тебе нужен другой? — спросил звездочет.

— Пожалуй, нет.

Звездочет, подобрав полы халата, пахнущего еще после многолетнего хранения душистым табаком, кряхтя взобрался на парапет и уселся там, опустив ноги с болтающимися на кончиках босых пальцев туфлями.

Он отвернулся от короля, устремив взгляд в далекую тьму на западе, и тихо заговорил на своем языке. Слова его показались королю знакомыми, а потом он и вовсе вспомнил их до такой степени, что мог продолжать. Звездочет говорил:

Впервые нам сей одинокий путь она, с горы сорвавшись,

показала — Пильонская сосна плыла в тот раз,

раз срублена была — плыла, забот не зная, везя свой груз-

несчастную овечку, что среди прочих знаменита тем, что шерстка золота. Уж лучше бы Арго, тех скал просвет

увидев — захлебнулся…

— И уж никто бы крутолобых волн не пас! — закончил Асман повисшую в ночном воздухе строчку. — Из Овидия, второе любовное, — отметил он, припоминая.

Де Кастро не отвечал, продолжая болтать ногами над темной бездной, откуда поднимались, шевеля полы его халата, струи тепла, от разогретых за день стен.

— Уронишь туфли, — сказал король, — и за ночь на остывших камнях подхватишь насморк.

— Такое ощущение, — сказал де Кастро, — что если они свалятся, то потоки воздуха подхватят их, и они воспарят кверху как ночные птицы: все выше, и выше, и выше!.. А насморку-то я и не подвержен. В свое время я дошел с караваном до Гималаев, мои башмаки развалились в пути, а когда мы достигли цели путешествия, оказалось, что там никто не знает про обувь, и назад я шел босиком.

…Отправляясь в мое нынешнее путешествие, я оставил сапоги в Александрии, дабы не портить напрасно кожи подметок — она не так прочна, как живая.