Охота на ясновидца

Я увидел спящую на столе, — головой на руки — неопрятную пьяную бабу.

— Это Афродита.

— Богиня любви! Венера! — воскликнул я совершенно глупо нетрезвым языком.

— Да. И жена Гефеста… почти спилась. Если бы не мои связи, ее б давно упекли в психушку… Аф-ро-дии-и-та!

Протянул он с мечтательной грустью.

Но, вспомнил я, она же превратилась в пену, в морскую божественную пену у острова Лемнос… Гипнос противоречит сам себе.

Словно услышав нашу речь сквозь шорох осеннего дождя, Афродита подняла лицо, и я увидел спитые глаза цвета мочи на сизом лице старой вакханки.

— … рожденная в пене морской у острова Крит…

И вдруг — как ожог! — под потолком жалкой кузни пролетел голый перепачканный сажей малыш с тусклыми золотыми крыльями… Эрот! в одной руке он держал лук, в другой — баночку «Пепси».

Но я промолчал. И мой спутник тоже ничего не сказал о порхающем золоте.

В конце-концов, сегодня я порядочно выпил.

Мимо прошел жокей с глазами сатира, он вел под уздцы мокрую лошадь с походкой Пегаса.

Мы стали прощаться.

И уже напоследок мой Гипнос вдруг таинственно наклонился к земле — тсс! — и с натугой оттащил в сторону брошенную ржавую батарею центрального отопления. Моим глазам открылась неглубокая яма, что-то вроде отверстия земляной жаровни, в которой потух огонь.

— Вот все, что осталось от олимпийских времен.

Я неосторожно заглянул в яму, и душа моя обдалась волной ужаса. С огромной высоты я увидел очертания гористой местности, уступами нисходящей к мрачной долине. Впечатление бездны было так реально, что я невольно вцепился рукой в плечо Вшноса. Я сразу узнал эту местность. Еще бы! Сколько раз я спускался сюда по воздуху, сопровождая тень умершего человека и утешая ее плач целительными словами. За легкими пятнами вечерних перистых облаков виднелись контуры преисподней. Отвесные склоны Аида, сходящие в печальный полумрак к четырем рекам подземного царства. О, я жадно и легко узнавал четырехугольник муаровых траурных лент: Ахе-ронт, Пирифлеготон, Стикс и Коцит. Ахеронт, как всегда, был накрыт легким низким туманом, Пирифлеготон отливал огнем, но не пламенем жизни, не желтым лоском горящей сосны, а багровым светом тлеющих углей. Стикс привычно мерцал белизной льда, а над лавирующей лентой Коцита стлался дымок торфяной гари.

Шатаясь как пьяный, не в силах оторвать свой взгляд от ада, держась за плечо Гипноса, я стоял над краем бездны и все глубже и глубже — бессмертной душой — по широкой спирали спускался вниз, озаряя полумрак печали золотым сиянием кадуцея, который крепко сжимал в правой руке. Вот уже хорошо видна с высоты священная роща черных тополей, роща плачущих вдов у каменистого спуска к Ахеронту, реке воздыханий; обычно она полна теней, потоком сходящих к переправе. Сегодня она была пуста! И душа моя вновь облилась ужасом: неужели ад обезлюдел?

Пролетев над клубами тополей, я увидел одинокую барку Харона, причаленную к берегу. Нос ладьи был вытащен на плоскую гальку, цепь сброшена вниз. Сама лодка была пуста, в осевшей корме плескалась темная вода, в которой просвечивала груда медных монет — плата за переезд, которую клали усопшему под язык. Тут же позеленевший от водного мха шест Харона, он тоже на дне! Стрелой промчавшись над зябкими холодными волнами к воротам Аида, я круто взмыл вверх, чтобы окинуть с высоты одним взглядом панораму античного ада. Ни одной души! Туман над Асфоделевым лугом. Его гробовой бархат пуст и нем. Мертвое сияние амфитеатра Элизиума; ступени и сидения, поросшие травой забвения. И наконец черные окна Эреба, дворца Аида! А как прежде сиял багрянцем его грозный кристалл, как кипел мрачными зарницами рубинного пламени! Окрестные горы уступами мрака уходили вверх. Ад безмолвсвовал.

В полном смятении чувств я устремился в центр мрака, к жерлу Тартара. Здесь царила летняя ночь и я, пролетая над кольцом Леты, обнимающей кратер, увидел в гладкой чернильной воде отражения звезд. И спустившись вниз, на лету, пробороздил ногой, стремительным росчерком смолистую воду, оставляя за собой треугольный косяк сверкающих брызг, отлитых из агатовой ртути.

Я видел, как капли взлетают вверх, но не слышал ни одного звука. Ад был абсолютно беззвучен!

А вот и само жерло стоужасного Тартара — идеальный конус, уходящий в центр земли. Я не вижу ни одного языка пламени там, где раньше жар обжигал лицо еще на подлете к Лете, да так, что закипали летейские воды. Ввинчиваясь — глубже и глубже — в жерло преисподней, я замечаю, что окружен непонятным мерцанием в воздухе… снежинки. В Тартаре шел снег! Бог мой Зевес! Здесь пылал в огненном колесе злобный тиран Иксион. Здесь мучались омерзительные мужеубийцы Данаиды, и изнывали от терзаний святотатцы Сизиф и Тантал. Здесь вопил от смертной казни великан Титий, которому два бессмертных грифа клевали печень. Наконец здесь, на самом дне адовой бездны, в медных стенах квадратной тюрьмы терпели муки титаны, восставшие против Зевса и свергнутые боги-отцы: оскопленный Уран и обугленный молнией Кронос, пожиратель Младенцев.