Охота на императора

Снова и снова остается только удивляться, почему ему не была оказана срочно простейшая первая помощь: тугая перевязка ног для предотвращения потери крови. Единственным оправданием для всех, кто был в это время возле него, может служить полная растерянность. Например, Дворжицкий из-за своих ран и контузии мог плохо соображать (хотя в своих воспоминаниях он об этом не упоминает).

Возможно, в официальном описании событий, связанных с убийством императора, специально обошли молчанием то, что относилось к поведению жандармского полковника в момент, предшествовавший второму взрыву. Согласно одной из версий, когда император направился осмотреть место взрыва, стоявший за фонарным столбом Гриневицкий быстро пошел ему навстречу. Наперерез ему бросились казаки. Полицмейстер попытался вытащить свой револьвер (однако при этом не стал прикрывать охраняемое лицо, а отступил в сторону). Но тут прогремел взрыв…

Мне кажется, историкам следует обстоятельно обдумать обстоятельства гибели императора. Вряд ли были злонамеренные действия со стороны начальника Первого отделения Петербургской полиции Андриана Ивановича Дворжицкого (1830–1887). Но ведь в некоторых случаях поведение человека в экстремальных ситуациях основывается на подсознательных установках. Не секрет, что категорически против проведения Александром II новых либеральных реформ были влиятельные фигуры из его окружения.

…Мать великого князя Александра Михайловича (из его «Книги воспоминаний») вряд ли случайно призналась в феврале 1881 года:

— Я не боюсь ни офицеров, ни солдат, но я не верю полиции…

БЛАГОРОДСТВО И ПРЕДАТЕЛЬСТВО

По свидетельству Аркадия Владимировича Тыркова (1859–1924), участника покушения, сосланного в Сибирь: «В самый день 1 марта Петровская назначила мне свидание в маленькой кофейной на Владимирской улице, близ Невского… Свидание было назначено в начале четвертого часа… К назначенному часу я шел на свидание издалека, от Таврического сада… На Итальянской, недалеко от Литейной, я встретил офицера, мчавшегося чуть не стоя на извозчике. Он громко и возбужденно кричал, обращаясь к проходившей публике. Я, конечно, понял, в чем дело.

Придя в кофейную, я прошел в маленькую заднюю комнату, в которой и раньше встречался с Перовской. Комната эта бывала обыкновенно пуста. Я застал в ней студента С., члена наблюдательного отряда. Он тоже ждал Перовскую. Вскоре дверь отворилась, и она вошла своими тихими, неслышными шагами. По ее лицу нельзя было заметить волнения, хотя она пришла прямо с места катастрофы, как всегда, она была серьезно-сосредоточенна, с оттенком грусти. Мы сели за один столик, и хотя были одни в этой полутемной комнате, но соблюдали осторожность.

Первыми ее словами было: „Кажется, удачно; если не убит, то тяжело ранен“. На мой вопрос: „Как, кто это сделал?“ — она ответила: „Бросили бомбы сперва Николай, потом Котик (Гриневицкий). Николай арестован; Котик, кажется, убит“.

Разговор шел короткими фразами, постоянно обрываясь. Минута была очень тяжелая. В такие моменты испытываешь только зародыши чувств и глушишь их в самом зачатке. Меня душили подступавшие к горлу слезы…

Перовская передала мне потом маленькую подробность о Гриневицком. Прежде чем отправиться на канал, она, Рысаков и Гриневицкий сидели в кондитерской Андреева, помещавшейся на Невском против Гостиного двора, в подвальном этаже, и ждали момента, когда пора будет выходить. Один только Гриневицкий мог спокойно съесть поданную ему порцию. Из кондитерской они пошли врозь и опять встретились уже на канале. Там, проходя мимо Перовской, уже по направлению к роковому месту, он тихонько улыбнулся ей чуть заметной улыбкой. Он не проявил ни тени страха или волнения и шел на смерть с совершенно спокойной душой.

По словам Емельянова, Тимофей Михайлов должен был бросить первую бомбу, но он будто бы почувствовал себя не в силах это сделать, и у него хватило характера вернуться домой, не дойдя до места. Вследствие этого номера метальщиков перепутались, и около кареты царя первым оказался Рысаков».

О том, как действовали революционеры после покушения, рассказала Анна Павловна Корба (1849–1939) или Прибылова-Корба, арестованная в июне 1882 года и осужденная на 20 лет каторги:

«1 марта часа в четыре пополудни, Исполнительный комитет собрался на конспиративной квартире у Вознесенского моста… Предстояло тотчас опубликовать извещение о факте 1 марта. Тихомиров, который исполнял, так сказать, роль статс-секретаря Комитета, удалился в соседнюю комнату, где им была написана прокламация».