Охота на Кавказе

И затем он снова обратился к Саипу, который, глядя на огонь, продолжал говорить. Саип-абрек рассказывал свою историю. Все было тихо. Где-то, далеко, собака заливалась громким лаем, да часовой на дворе князя мерно прохаживался под моими окнами. Полная луна светила в них, и свет этот, сливаясь с ярким пламенем камина, придавал какой-то странный колорит внутренности нашей сакли и фигурам обоих татар, сидевших на корточках перед огнем. Черные тени их стлались по земляному полу, потом подвигались на стене, завешенной ковром, и оканчивались над самой моей головой, причудливо изогнувшись по дубовым балкам потолка. Часть сакли дальше от камина оставалась в совершенной темноте: видны были только столб, поддерживавший матицу, на которой висело оружие, да у дверей огромное медное блюдо для плова, отражавшее свет камина и, по временам, когда огонь вспыхивал, само блестевшее, как огонь. Молча слушал я однообразную и непонятную для меня речь Саипа.

— Ты не спишь? — спросил меня Аладий.

— Нет, слушаю.

— А понимаешь?

— Нет.

Аладий залился громким смехом на мой ответ; я тоже засмеялся; Саип перестал говорить и, улыбаясь и глядя на нас, начал набивать трубку. Насмеявшись вдоволь, мы с Аладием последовали его примеру,

— Что он рассказывал тебе, Аладий?

— Говорил, как он жил в горах.

— В каких горах?

— В Чечнях и Тавлии.

— А разве он был в горах? — спросил я, с любопытством глядя на Саипа, который утвердительно кивнул мне головой.

— Был, — отвечал за него Аладий, — сперва пленным, а потом абреком; был их вожаком — водил партии на Линию, да поссорился с ними и ушел к нам в Кабарду.

И Аладий начал рассказывать мне, или, вернее, переводить историю Саип-абрека. Саип часто прерывал ее, дополняя подробностями, которые Аладий передавал мне.

Вот эта история.

7. История Саип-абрека

Саип родом ногаец. Отец его имел четырех сыновей, а человек был бедный и нанимался пасти баранту. Главный промысел старика составляла охота; оттого и Саип с ранних лет сделался охотником. Саипу было еще только четырнадцать лет, когда отец позволил ему охотиться и отдал ему прекрасного балабана. С тех пор Саип не разлучался с своей птицей ни на минуту. Раз отправился он на охоту верст за десять от своей кочевки и, возвращаясь домой вечером, увидел вдруг вооруженного всадника, который, казалось, переезжал ему дорогу. Саип толкнул лошадь. За всадником показался другой, третий; а через несколько минут, на бугре, появилось еще пять человек. Саип догадался, что это абреки, ружья у него не; было, и он пустился от них скакать; из тороков своих на скаку обронил он зайца. Измученная лошадь Саипа едва бежала, а абреки заскакивали со всех сторон. Тогда он обрезал путлища у своего балабана и пустил его…

— Зачем? — спросил я у Саипа.

— Я думал, что балабан полетит домой и отец, увидев обрезанные путлища, догадается, что со мной случилось несчастье. Балабан долго летел за мной, а я скакал во весь дух и все слушал, как звенел его колокольчик на ноге. Наконец, абреки нагнали меня и, когда я слез с лошади, стали меня вязать. Я все смотрел на мою птицу. Балабан долго кружился надо мной, потом крикнул раза два, и поднялся вверх. С тех пор я больше не видел его...

Когда абреки взяли Саипа, было около полуночи и они уже возвращались назад. Пришед к Тереку, стали переправляться. Ночь была темная. Собаки Саипа все бежали за ним, но тут остались на берегу и начали выть.

— Дурной знак! — сказал один чеченец.

— А еще хуже, что казаки могут услышать, — заметил другой.

Чтоб заглушить собак, один из чеченцев завыл по-волчьи, ему отвечали чекалки, и, под эту музыку, абреки со своим пленным отправились через реку и к утру были в горах.

Сначала Саип жил у одного из чеченцев, в Алдинских хуторах. Там сперва строго присматривали за ним, но потом, увидев, что он не хочет бежать, они стали не так строги.

— А разве ты не хотел бежать?

— Нет! я тогда молод был, глуп, — к тому же знал, что отец мой человек бедный и не очень жалеет обо мне; мне и там было хорошо. Только я жалел, что мне нельзя охотиться… А когда меня весной послали со стариком Темирчи в Черные горы пасти конный табун, я очень обрадовался.

— Чему ж ты рад был?