Охота на компрачикоса

— Мне показалось, что ты не будешь против, если я разбужу тебя пораньше?

Что это, ее голос — сон? Хотя, скорее всего, солнце уже высунулось из-за гор, и на асфальт уже легли длинные лучи. Лучи подгоняют время, а оно в ответ поедает их, как итальянцы длинные спагетти. Но время еще есть… и как он мог уснуть? Это усталость договорилась с горячей водой и расслабленностью удовлетворений, а казенная, но белая и такая уютная подушка тоже сделала свое черное дело. Черное дело сна, и он отрубился после душа, еще видя, как капли стекают с ее горячего тела. Как он мог? Хоть и сланцы, но мокрые следы — она кинула в кучу его "благоухающую" одежду, при этом солнце косым взглядом смотрело на нее. Он это видел и точно знал, что находится в центре счастья, что это живой водоворот и надо ловить его быстрые вихри, но черное коварство белой подушки — и он уснул, и уже не слышал разговора двух подруг о качествах телесных пятен и характеристиках мужчин.

— А сколько время? — спросил он.

— Я постирала твои часы.

А у нее своеобразное чувство юмора — в ее шутках мало слов. Наверное, так и надо. Но как не хочется выныривать из теплого водоворота, зная, что "всегда" не существует… но встречный поцелуй… и хочется есть… и пускай лучи на асфальте станут немного короче…

— Автобус.

Это не шутка, а он увлекся, он слишком долго целился, выжидая, и поэтому потерялся — сначала в лесу, а вот теперь в событиях утра. Памятью они еще не стали, как и тот старик — не он ли за рулем и за стеклом неумолимого автобуса? Нет, не он — его не может быть. Он перешел дорогу на красный свет, прекрасно понимая, что у пули нет тормозов или заднего хода. Сам виноват, но теперь выходит, что у него, как и у Коня, есть свой первый мертвый нестандартный враг. А вот летчикам везет! Он увидит их часа через два — им сверху видно все, но к счастью, не так много, и незнание плюс спирт для технических нужд делают их веселыми и похожими на жестоких, но беззаботных железных ангелов.

Женщины — другое дело. Они прибиты к земле гвоздями-каблуками, и живее чувствуют земные катаклизмы. Автобус — катаклизм, а Лена не исключение и первая заметила его. Правда на ногах у нее не каблуки, а сланцы, и Алексей знает, видел — на них есть затертая надпись: "Сделано в СССР". Автобус, слово, ее поднятая рука выключили вакуум и включили время, отделяя, поглощая, превращая ее в бардак воспоминаний, в образ, в силуэт, в живой утренний фантом. Песок злорадно зашуршал под широкими колесами — будущее стало настоящим, горячий воздух сжался в тормозах — и все, длинные секунды кончились. А заодно и длинные проводы и долгие слезы.

— Все хотел спросить тебя, почему сланцы?

Шуршание прекратилось, а еще на ходу пыхнувшую дверь изогнутые трубы затолкали вбок и вперед. Причем здесь сланцы? Увидев водителя и вспомнив о старике, он хотел сказать о фотографии. Стало тихо — это остановился автобус, а шуршание переместилось под носок ботинка — и оттуда ухмыльнулся упрямый песок.

Как и время, утратив бесконечность, песком с ладони осыпалась ее рука и, став Леной, осталась вместе с ней за автобусной дверью разделяемом мире. Но подсказка из центра счастья — он заметил неуверенность ее пальцев, нежелание разжатия, несогласие, наверное, с тем, что кончилась его рука?

Ступени автобуса дрожанием и рифлеными боками напомнили палубу вертолета, и то, как он счастливо нюхал ее, прилипнув животом. Он уже внутри и уже нащупал в кармане деньги, а в глазах водителя лениво сложился привычный маршрут и приевшийся интерес к южным расставаниям. Задержавшись взглядом на Лене — конечно же, на ее красоте, конечно же, а затем на Алексее — скорее на его форме, он уже протянул руку к тумблеру, включающему удобную и равнодушную пневматику.

— Почему сланцы?

А сланцы ей идут — странно, но это так. Они по-особому смотрятся на ее ногах — возможно, это шарм? Слово подходит, но не очень. Их легкая и яркая родня — турецкие или китайские шлепки, они, конечно же, удобнее, и бывает, их хозяйки подбирают цвет и полосатость к своим купальникам или шортам. Эти шлепки делают их ногастее и выше — ведь у них толстая подошва. Удобная химия, а сланцы вроде бы плебеи, но выделяют Лену из общего темпа, неброской скромностью подчеркивая совершенство ее тела, независимость красоты от модных пятен. Сейчас закроется дверь, и Лена исчезнет, станет точкой на ленте дороги, но Алексей почему-то спросил — обдуман ли сланцевый выбор?

Но что это? Опять странные звуки — внятное шуршание по низкому гудению двигателя. Автобус стоит, но вот-вот тронется, через уже недлинную секунду, а незакрытой двери осталось еще меньше — полсекунды…

Шуршание — это Лена. Она впрыгнула сквозь прозрачную границу готовой закрыться двери и упругими движениями взбежала по коротким автобусным ступеням. Алексей увидел, как в ее глазах блеснуло радостное хулиганство, и еще какая-то перемена, и новая подсказка, и его угаданное желание.

— А есть такой город.