Охота на маршала

– Паша! – и когда тот тоже проснулся, взглянул на Анну, чувствуя – сейчас услышит что-то очень страшное.

Анна стояла прямо, как гипсовая статуя. Схожесть придавала нездоровая бледность лица. Такой белой Иван видел свою бывшую жену лишь однажды, когда переступил порог ее с Гонтой дома, воскреснув из мертвых.

– Что? Аня – ЧТО?

– Митя… – проговорила она чуть слышно, одними губами.

– Что – Митя? Аня – ЧТО Митя? Живой?

Резко поднявшись, забыв о том, в каком он виде, Борщевский ступил к ней, крепко сжал руками за плечи.

– Анна, он – жив?

– Не знаю…

Она не ответила – чирикнула, словно подала голос раненая птица.

– Не знаешь, живой он или нет? Да встряхнись ты, в конце-то концов!

– Там и не узнаешь… Не поймешь…

– Где – там, Анна?

Отбросив ненужную сдержанность, Иван сделал то, чего никогда не позволил бы себе при других обстоятельствах: коротко замахнувшись, ударил Анну по щеке раз, другой. Третьей пощечины не понадобилось. Она выдохнула полный отчаяния ответ:

– Арестован. Час назад лично начальник УМГБ за ним приехал.

И только теперь Борщевскому пришлось ее удерживать – глаза закатились, подогнулись ноги, Анна потеряла сознание.

Часть третья Государственная безопасность (29–31 марта 1946 года)

1 Измена Родине

Черниговская область, Бахмач Киев, штаб Киевского военного округа

Поддаваться панике начальнику УМГБ по должности не полагалось.

Ощущения, которые испытывал в настоящий момент подполковник Коваль, были не то чтобы совсем уж паническими. Скорее появилась тревога, которую чем дальше, тем больше усиливало полное непонимание происходящего. А вот этого Коваль допускать был не должен.

Любое непонимание возникает из-за неверной оценки событий. Она же, в свою очередь, может косвенно указывать на недостаточную профессиональную подготовку того, кто оценивает. В конечном итоге все подводит к неприятному не только для начальника УМГБ, но для любого человека при должности выводу: он занимает не свое место. Хуже, если эта мысль придет в голову вышестоящему руководству. Тогда дело совсем плохо.

Амба.

Именно это вызвало нежелательную для подполковника панику. Коваль был уверен в себе. Он понимал – находится на своем месте, работу исполняет хорошо. Служит преданно. И на своем бастионе надежно защищает безопасность государства. Однако было важное обстоятельство, заставлявшее Коваля нервничать.

Происходило же вот что.

Подполковник, будучи человеком на своем месте, прекрасно знал, как работает Система. Потому отдавал себе отчет: в течении ближайших дней он обязан если не справиться с поставленной задачей, то хотя бы найти ответы на ключевые вопросы. Иначе там, наверху, в Москве, руководство получит все основания усомниться в его компетентности. Что последует за подобными выводами, лучше не прогнозировать.

Интуиция подсказывала: арестованный по его приказу начальник местной милиции должен знать большинство ответов. Велев майору Гонте сдать оружие, Коваль все равно в глубине души сомневался, что поступает правильно. Арест выглядел более чем странно. Как ни крути, именно Гонта в короткий срок установил не только преступников, но и место, где они скрываются. Да, на отправку солдат понадобилось время. Только Коваль, лично выехавший в Бахмач, оказался в тупике, когда начальник районного МГБ Аникеев доложил: кто-то умудрился перестрелять в старой усадьбе банду Ржавского. А похищенные трофеи сгорели в подвале. Вот с этого момента Коваль и почувствовал тонкий, возможно – иллюзорный намек: майор Гонта что-то скрывает.

Начальник УМГБ при иных обстоятельствах мог прижать фигуру позначительнее начальника милиции. Без особых последствий для себя. Нынче все усложнялось.

Во-первых, рядом постоянно находился Лужин, держа при себе Густава Винера, как собачку на поводке. В статусе немецкого товарища Коваль пока не разобрался окончательно, да и не слишком хотел. Подполковника больше тревожил статус московского майора. Несмотря на разницу в званиях, полномочия Лужина, вне всяких сомнений, были шире и масштабнее, чем у самого подполковника. В конце концов, именно посланник Берии представлял для Коваля сейчас определенную опасность. Поймет, что руководитель управления МГБ со своими обязанностями не справляется, доложит по инстанции – и вполне может получить приказ поступить с Ковалем так, как тот сам поступил с Гонтой несколько часов назад. Стало быть, подполковник должен делать поправку на Лужина, а это существенно ограничивало его собственные возможности.

Во-вторых, надо учитывать строгую секретность самой операции, ее дальний прицел и фундамент, на котором она покоилась. Это – личная и взаимная неприязнь члена Политбюро ЦК Компартии Лаврентия Берии и Георгия Жукова, Героя Советского Союза, маршала Победы. Не будь такой серьезной и небезопасной составляющей, Коваль смело мог бы рассекретить все деликатные обстоятельства дела, тем самым ускорив приближение момента истины. Сейчас даже Аникеев не имел права знать всего.