Охота на маршала

О том, зачем Гонта ехал с Вдовиным в особый отдел фронта, дознаватели спрашивали без особого энтузиазма. Старшина Орешкин этого не знал и знать не мог. Он вообще старался не вникать в дела товарища Вдовина, в чьем подчинении находился. Объяснения же Гонты прозвучали слишком уж обтекаемо.

Но при этом ни у кого не возникло ни малейших сомнений: особисту и командиру разведчиков было что сказать в особом отделе фронта. Поскольку планы Василия Вдовина оборвала вражеская пуля, его похоронили. Отправили известие родным. В полк прислали нового особиста.

А вскоре наступление по всему фронту продолжилось.

И происшествие забылось.

На войне каждый день кого-то убивают.

Ничего необычного.

…Через пять месяцев, когда разведка проверяла возможности перехода через Вислу, капитан Гонта повел группу сам. Велел идти только добровольцам, весь строй дружно сделал два шага вперед. Тогда Дмитрий сам назвал тех, кто пойдет с ним. А через несколько часов, отходя под шквальным минометным огнем, командир был тяжело ранен, пока прикрывал уцелевших.

Когда и как это случилось, Гонта не понял. Не мог восстановить все в памяти и позже, придя в себя в госпитале. Контузия оказалась не такой уж тяжелой, а вот левую ногу доктор грозился отнять – слишком все плохо, как он утверждал. Упрямство капитана вряд ли возымело на медика нужное действие. Видимо, доктор сам не был до конца уверен в том, что его приговор окончателен и обжалованию не подлежит. Потому дал шанс не столько раненому ротному, сколько самому себе.

Ногу сохранить удалось, хотя даже после операции хирург сомневался в этом. Затем еще несколько месяцев Дмитрий учился ходить. Делал это с особым удовольствием: опираться поначалу приходилось не только на костыль, но и на молоденькую рыжую медсестру.

Комиссовали капитана подчистую в конце сорок четвертого. За это время его полк уже дошел до Европы, вел бои в Силезии. Именно оттуда в начале сорок пятого пришло известие – без вести пропал старший лейтенант Иван Борщевский. Мертвым его не видели, но с задания не вернулся. Как и группа, которую взводный повел за линию фронта.

А ведь это Ваня тогда, у Вислы, пер его на себе…

Получив печальное известие накануне выписки, свою последнюю ночь в госпитале Гонта провел, выпросив у рыжей сестрички спирту: сидел в коридоре у открытого окна, курил в форточку, пил его, не разводя и не закусывая, а перед глазами стояло почему-то лицо Анны, жены, теперь уже – вдовы Ваньки Борщевского. Ей должны были сообщить. Но уже тогда Гонта решил отправить ей письмо от себя лично.

Обратный адрес имелся. В личных вещах старлея хранились письма от Анны.

Дмитрий обязательно напишет ей.

Расскажет, как геройски воевал ее муж.

Как спасал ему жизнь, не раз и не два.

Напишет.

Как только вернется домой – ведь родной город Бахмач уже свободен.

Вступление второе Алхимия войны

Берлин, Принц-Альбрехтштрассе, Главное управление имперской безопасности Август 1944 года

Пятое управление. Криминальная полиция. Всего лишь.

Когда Густав Винер понял, что его вызвали не в гестапо, а привели в кабинет обычного полицейского следователя, он даже в какой-то момент сам мысленно пожелал в чем-нибудь признаться. Изменой делу Великой Германии это все равно не будет. А остальное обойдется.

Нет, инженер не чувствовал за собой никакой вины. Мысль возникла спонтанно: любой, кого окликнет шуцман[6] на улице, уже невольно ощутит себя нарушителем чего-нибудь. Однако Винер быстро взял себя в руки, отдавая себе отчет: криминальная полиция ему, офицеру, предъявить ничего не сможет. Для этого в рейхе есть другие инстанции. Стало быть, предстоит обычный разговор, и он приготовился отвечать на вопросы.

Хотя, по сути, военным Густав не был. На службе оказался по чистой случайности: гражданский человек не может выполнять задания рейхсфюрера, такого просто не будут принимать всерьез. Хотя, впервые облачившись в форму и встав перед зеркалом, Винер и сам не смог принять себя с должной серьезностью.

Начать с того, что мундир плохо сидел на его вызывающе непропорциональной фигуре. Когда Густав отбрасывал тень, она всегда своей формой напоминала некое подобие груши. Голова была похожа на большую фасолину, и на ней с трудом держалась шляпа, не говоря уже об офицерской фуражке. Винер не мог похвастать солидным достатком, однако ему приходилось раскошеливаться на постоянного портного – этот мастер точно знал потребности Густава и шил костюмы, скрывающие изъяны сложения и в то же время не висевшие мешком.