Охота на мух. Вновь распятый

Провидец, не замечая ловчих, смотрел пристально в небо, долго смотрел: то ли вел неслышимый разговор с кем-то из небожителей, решаясь на что-то, то ли уже задавал вечный свой вопрос: «Пошто меня оставил?» Может, это что-то было столь важным, столь значительным, что решиться ему на это было мучительно тяжело и больно.

Но, решившись, он преобразился: печаль исчезла с его лица, свет твердой веры сделал лицо прекрасным, юным и каким-то неземным, и его изображение отпечаталось в огромных размерах на небе.

И, словно по мановению волшебной палочки, белая одежда ловщиков во главе с Карачаем почернела, покрылась густой и липкой жирной сажей, она пачкала, когда кто-либо из ловщиков задевал другого рукой или вытирал коротким рукавом балахона потный лоб.

Сжавшись до предела в кольцо, ловщики остановились, оставив минимум свободного пространства для Единственного. Но он оставался все таким же спокойным. И смотрел на своих преследователей не с гневом, но с жалостью. Он смотрел на них, как на неразумных, а они и были неразумными исполнителями чужой злой воли, они не могли действовать сами по себе, потому что для самостоятельных действий требовалось самостоятельное мышление, чего они начисто были лишены, мало того, что были лишены, так они еще и боялись самостоятельности, как огня, и Илюша хорошо понимал, что оснований у них для этого хоть отбавляй. Когда тот же Карачай приступил к исполнению своих обязанностей, молодой и энергичный, еще только в роли начальника участка, он арестовал кого-то не того, кого не только нельзя было арестовывать, но и думать об этом было нельзя. И весь участок был свидетелем, как к дому, где жил Карачай и, соответственно, Илюша, подъехала черная «эмка» с нулями первых цифр, и как из нее неторопливо вылез совсем юный, совсем еще мальчик, офицерик в черной форме войск НКВД, и как к нему пулей вылетел из дому Карачай, и как офицерик медленно, без эмоций и волнения, отхлестал его по щекам, отхлестал принародно, равнодушно так, ни одна черточка не дрогнула в его лице, и существенно подорвал авторитет Карачая, и вот, с тех пор, с того самого злополучного дня Карачай всеми ему доступными средствами стал утверждать свой пошатнувшийся авторитет. И чем гнусней и неразборчивей становились средства для такого самоутверждения, тем стремительней Карачай поднимался по служебной лестнице. Уже получил пост начальника одного из самых важных и центральных отделений милиции города, в радиусе действия которого были и ЦК партии, и горсовет, и, самое главное, особняк-резиденция первого секретаря ЦК партии Мир-Джафара Багирова, еще так недавно работавшего в разведке вместе с Лаврентием Берией, ставшим по велению Сталина генеральным комиссаром НКВД. Друзья, не жалея сил, поддерживали друг друга, и маленький толстячок, с неимоверной амбицией и с еще более неимоверной жестокостью, при всей своей глупости, стал диктатором. Вот с кого брал пример Карачай, его уже не удовлетворял пост начальника отделения, и он терпеливо собирал компрометирующие материалы на заместителя комиссара города и небезуспешно.

В свободное пространство внутри кольца важно вошел Карачай и двое его ближайших помощников, блюдолизов. Илюша их часто встречал: это они несли Карачаю в дом многочисленные дары, в том числе и с самого большого в городе рынка, расположенного на территории района, вверенного «защите» Карачая. Все и вся было обложено данью, регулярно выплачиваемой.

Карачай важно протянул Единственному какой-то свиток, очевидно, ордер на обыск и арест, но тот величественным движением руки отклонил его, не желая участвовать в дурацком спектакле. Но Карачая остановить было нельзя ничем, в фундамент своего авторитета он вкладывал обязательное соблюдение внешней официальной и обязательной атрибутики. И повторял любимую поговорку своего комиссара, по слухам, не то дальнего родственника, не то близкого друга «хозяина», самого Багирова: «Был бы человек, а ордер на его арест я смогу составить всегда!»