Охота на мух. Вновь распятый

Ощущение хаоса исчезло очень скоро, все успокоилось, вернулось на свои места, мир стал привычным, познаваемым, и даже солнце потускнело, зелень поблекла, стала осенней, когда желтый цвет побеждает неумолимо. Красота осталась, а острое восприятие исчезло.

Никита пошел в школу пешком. Денег на транспорт не было, но, если бы и были, все равно пошел бы пешком, столь сильны были еще переживания и впечатления от происшедшего. Хотелось побыть в одиночестве, успокоиться.

Вышел на бульвар и пошел, любуясь бухтой, заливом, городом, амфитеатром, спускавшимся к морю, своим видом напоминая Венецию, да и самим бульваром можно было бесконечно любоваться, и осеннее убранство радовало глаз.

Все же с памятью трудно бороться. Трудно ей что-то противопоставить. Лишь беспамятство. Но в зомби сразу не превратишься, большая работа предварительная требуется, как извне, так и изнутри. И желание. Без желания забыть человек, даже сломленный, все помнит или может в любой момент вспомнить. Стеклянный шарик с разноцветными нитями, оживающий, стоит лишь его крутануть посильнее, сразу вызовет волнующие эпизоды детства, попутно захватив в свою орбиту вращения цепь сопредельных ассоциаций и воспоминаний.

Проходя мимо парашютной вышки, Никита сразу же вспомнил, как поднимался с отцом самый первый раз по крутой металлической лесенке: дух захватывало, от страха подташнивало и коленки тряслись, голова кружилась и очень хотелось вернуться на родную, твердую и привычную землю, что не дребезжит и не качается под ногами, но с каждым шагом земля все более отдалялась, а отец, поднимавшийся за Никитой, подбадривал сына шлепками по заду. Приободряя: «Не бойся, не развалится!» Так что вернуться на землю можно было, лишь спрыгнув с парашютом. А площадка для прыжков находилась на отметке двадцать пять метров. То ли от безысходности, то ли мальчишеское самолюбие взыграло, но Никита решился на прыжок совершенно хладнокровно, словно и не он прыгнул в ужасную бездну, на дне которой, умело скрывая растущее беспокойство, стояла мама, высматривая на вышке своих бесстрашных мужчин. Отец лично проверил: все ли лямки парашюта застегнуты, не болтается ли что, а то рванет в воздухе и… Затем подтолкнул к краю пропасти и шутливо добавил: «Ни пуха ни пера!» На что Никита серьезно и несколько злобно ответил: «Иди к черту!» И отчаянно сиганул с края площадки вниз. Ветер обрадованно взвыл: «Ага!» Но испугать не успел. Мягкая пружина парашюта задержала стремительное падение Никиты, и дальнейшее скольжение вниз было не только терпимым, но и приятным полетом. Обуяла гордыня: «Я сумел!» У самой земли служитель парашютной вышки подхватил бережно Никиту и поставил его на ноги, движение парашюта сразу остановилось, сработал тормоз, и купол, медленно опуская вздыбившийся шелк, погас. Пошатываясь на «ватных» ногах, все еще слыша нахальное «ага» ветра, Никита подошел к матери, стараясь сохранить независимый вид, но, как только она обняла его, шепнув: «Молодец!» — выдержка и самообладание сразу же покинули мальчика, и он пустил слезу, зарывшись лицом в ее мягкий живот. Мать не стала успокаивать сына, только провела теплой рукой по ежику волос и сказала: «Посмотри, как отец прыгает!» Никита поднял вверх лицо, и набежавший с моря ветерок мигом осушил мокрость глаз. Отец прыгнул красиво, так, как прыгают только спортсмены, и приземлился удачно без помощи служителя…

Волна с шумом хлестанула по валуну у берега, да так сильно, что брызги долетели до Никиты, и он сразу же почувствовал на губах солоноватый привкус, какой бывает у крови и моря, может быть, потому, что жизнь на земле обязана морю, как напоминание о колыбели, в которой была вынянчена земная сущность.

В школу Никита успел на последний урок. Удивительно, но класс встретил Никиту радостными возгласами, этого Никита не ожидал. Один Игорь остался верен себе и съязвил: «Стальной у нас вожак, комсомолия! Любой об него зубы сломает!»

Но его не поддержали. Акиф, на что уж всегда молчаливый, эдакий восточный красавец с огромными черными глазами и с длинными, как струны, ресницами, томный и приторный своей слащавостью, что почему-то так нравилось многим девочкам, и тот не выдержал и оборвал Игоря: «Слушай, тебя даже на похороны опасно приглашать, балаган устроишь».

Как только Никита сел на свою парту, Мешади придвинулся к нему и зашептал: «Пытали или только били?» «На очную ставку водили!» — в рифму ответил Никита и усмехнулся.

«Манкурт, Зомби! — застучало в черепной коробке, там, где согласно учебнику биологии располагался мозг. — Зомби, зомби! Манкурт, манкурт, манкурт!»

И холодно посмотрел на Сарвара. Теперь Никита был способен на все. И получи он приказ «поставить к стенке весь класс» — не дрогнул бы, лишь у Агабековой обязательно проверил, вся ли у нее кожа столь бела и нежна, как то, что она показывает всем.

10

Елена Владимировна, мать Игоря, вызвала к себе в комнату Варвару и сказала ей, без обиняков, в лоб:

— Ты мне все за спиной рожи корчишь, а пора тебе отплатить за мою доброту. Как-никак я тебя спасла от Сибири, кулацкая дочь.