И тут прозвучали выстрелы из винтовки. Подряд. И нее три пули попали в шофера. Первая пуля его ранила. Он обернулся и посмотрел умоляюще на Мир-Джавада. Тот сидел неподвижно и, улыбаясь, смотрел на него. В глазах Мир-Джавада шофер прочитал свой приговор. И в нем была только смерть. И она тут же прилетела со второй пулей. Так что третья уже была лишней. Охрана выскочила на выстрелы, прочесала тщательно все окрестные дома, но никого из чужих не нашла.
Вдова голосила на похоронах: жаль ей было все равно своего непутевого молодого мужа, отца ее маленькой дочери. А Гюли улыбалась, возможность распоряжаться жизнью и смертью начинала ей нравиться…
Все утренние газеты были полны описания ночного покушения врагов народа на защитника правопорядка. Подробно описывали твердость духа и мужество Мир-Джавада. И превозносили подвиг погибшего шофера: «доблесть солдата, грудью закрывшего своего командира». Шофер был представлен к высокой награде. Его именем был назван туалет на площади освобождения, и Гюли, когда бывала в центре, любила заходить в него, чтобы почтить память… Вдове установили пенсию и дали паек героя. Мать Гюли с маленькой дочерью уехала на родину. Теперь ей было не стыдно туда вернуться…
Арчил, ближайший помощник Гаджу-сана, давненько не был в гостях у Атабека.
— Сколько же лет прошло? — размышлял он, стоя у окна вагона, мимо которого проносилась бесконечная солончаковая степь. — А, это было в тот год, когда я не сумел поймать пастушка. Хитрый мальчик! Как сквозь землю провалился, и за границей не могут найти, не иначе имя сменил. Я и говорю: хитрый мальчик!.. Какая память у Сосуна. Сколько лет прошло, а каждый взгляд помнит. За каждым словом другое слово слышит. Настоящий Великий Вождь!.. С инспекцией пошлет, значит, в чем-то недоволен Атабеком. Выяснить это невозможно, Великий не делится такими мыслями, значит, надо, на всякий случай, найти замену Атабеку. Только кого?.. Кандидатов хоть отбавляй.
Поезд специального назначения мчался, не останавливаясь даже на крупных станциях. И кто же не любит быстрой езды. И расступались другие поезда, и пропускали безропотно этот бронированный, напичканный оружием и головорезами состав. Когда поезд благополучно проходил через какую-нибудь станцию, начальник станции крестился, пусть он и был приверженцем аллаха или Будды…
Вымытый горячей водой с мылом перрон благоухал французскими духами и церковными благовониями. Уже неделю вокруг перрона в радиусе пятисот метров были закрыты все общественные туалеты. На перроне, устланном дорогими персидскими коврами, стояла вся верхушка местной знати во главе с Атабеком. Был выстроен почетный караул из звероподобных индейцев племен чеч-ин и ин-гу. С цветами в руках разучивали в последний раз стихотворное приветствие молоденькие девушки в национальных индейских костюмах. Все пухленькие как на подбор, тип, который любил Арчил, пусть выбирает.
Атабек нервничал, хотя умело скрывал это. Мир-Джавад, преданно глядя ему в глаза, в душе злорадствовал, он тоже понимал, что с инспекцией, да еще Арчила, просто так не приезжают, значит, горит земля под ногами Атабека, бензинчику умело плеснуть бы, но только так, чтобы самому волосы не опалить…
Встретили Арчила как полагается: музыка, цветы, поцелуи, приветственные речи. Повезли на бронированных лимузинах во дворец почетных гостей. В машину к Арчилу сели Атабек и две пухленькие школьницы, на ком остановил свой выбор Арчил, они очень уж ему приглянулись. С дороги отвели Арчила в финскую баню, где его бережно мыли отобранные им школьницы, а потом так же бережно, с любовью их мыл Арчил. Чистенькие и довольные сели за стол откушать, чем бог послал.
Здесь были только избранные из избранных, доверенные из доверенных, но, оглядывая их, Арчил понял, что ни на кого из них в полной мере положиться было нельзя, при первом же удобном случае предадут. Но речи произносились одна дружественней и верноподданней другой. Соловьем заливался Атабек, прославляя мудрость и прочие достоинства Гаджу-сана…
Мир-Джаваду по рангу не должно было выступать, но он волновался больше выступающих, несколько раз он ловил на себе взгляды Арчила, человека номер два, как его льстиво называло окружение Гаджу-сана. И ему было неуютно под этим пристальным взглядом.