Охота на мух. Вновь распятый

Гаджу-сан кивнул ему, и секретарь скрылся. Вошел кривоногий, маленького роста, весь заросший волосами горец.

— Давид, я долго не отдавал тебе Голиафа! — засмеялся Гаджу-сан. — Прости меня!.. Теперь твой час настал! Подойди поближе!..

Сосун с нескрываемым удовольствием смотрел на своего личного раба, служившего при нем палачом. Он убивал любого, не было для него никаких препятствий, не было охраны, он находил лазейку в любом тщательно охраняемом доме. А к Арчилу Давид питал необозримую ненависть: много лет назад тот совратил его несовершеннолетнюю сестру…

— Пошлешь эти фотографии старому бойцу. — Гаджу-сан отдал фотографии Давиду. — Дурак, думал, что старые заслуги спасут от молодых рогов… Сообщи ему, когда он может встретить Арчила в штаб-квартире без охраны и где: там, куда и цари пешком ходят.

— Он сумеет? — глухо спросил Давид.

— Не уверен! — Сосун подмигнул Давиду. — Разрешаю, но так, чтобы все подумали, что это он… Сумеешь?

Давид подумал и кивнул, с трудом сдерживая радость, гордо и зловеще.

Давид, недолго думая, принес фотографии старому бойцу и не менее старому мужу лично. Когда-то Давид с группой боевиков выручал его вместе с другими из камеры смертников. Старик занимал очень высокий пост, но встретил избавителя по-дружески, тепло и ласково.

— Жена дома? — спросил подозрительно Давид.

— К подруге уехала, та заболела, некому попить подать.

— Это хорошо, что ты один, разговор к тебе серьезный имею.

Долго пили чай с кизиловым вареньем, ни старик, ни Давид спиртного не употребляли, вспоминали родные горы, прекрасную юность… Расчувствовались… Давид достал из внутреннего кармана френча фотографии.

— Арчил ведет себя не по-мужски, друг ты мой старый! Смотри, какую гадость он показывает направо и налево…

И Давид протянул несчастному мужу фотографии. Старый боец в прошлом, а ныне несчастный, жалкий, старый муж держал дрожащими руками скабрезные фотографии, смотрел на них и ничего не видел, слезы туманили ему глаза, он безумно любил эту женщину, всю жизнь он воевал или работал, времени для любви не было. И вот, когда седина покрыла волосы, а морщины избороздили лицо, он утонул, весь растворился в этих детских глазах, в чуть смущенной улыбке красавицы, не замечая, что это лишь ширма, маска, за которой прячется наглая, холодная и расчетливая хищница…

— Тебе надо поговорить с ним наедине, без свидетелей! — распалял старого друга Давид.

— Зачем? — вздохнул, глотая слезы, рогоносец, роняя из рук на стол фотографии.

— Как, зачем? — изумился Давид. — Припугни его, чтобы отстал, не разрушал бы твое последнее счастье… Пистолет у тебя именной?

— Именной! — машинально подтвердил старый муж.

Он настолько был ошеломлен увиденным, что позы, которые он впервые увидел на этих снимках и о которых даже не подозревал, предстали перед ним как живые, и он еще больше возжелал свою жену, чья измена так больно отозвалась в его верном сердце.

— Покажи мне! — попросил Давид.

Старый боец, продолжая думать о своем, принес ему именной браунинг с приваренной к рукоятке золотой пластинкой, где восхвалялась его безумная храбрость, о которой поют песни.

Давид достал обойму, воспользовавшись растерянностью и рассеянностью старого друга, незаметно достал из нее один патрон, проверил механизм пистолета и, протянув браунинг другу, сказал жестко:

— Ты можешь встретить Арчила в штаб-квартире партии без охраны, когда он ходит в уборную, вот возле нее и подстереги его завтра. Как следует испугаешь, далеко бежать ему не придется.

— Зачем? — опять горько проговорил несчастный муж.

— За счастье надо бороться! Сбей с него спесь.

— Сомневаюсь, что это чему-нибудь поможет.

— А ты не сомневайся. Сходи и напугай полового гангстера.

— Хорошо, схожу!

И Давид ушел, не осознавая, какой «эффект домино» он вызовет, сколько костяшек упадет при падении первой, имя которой — Арчил…

«Как притворяющийся помешанным бросает огонь, стрелы и смерть, так — человек, который коварно вредит другу своему и потом говорит: „я только пошутил“… Где нет больше дров, огонь погасает, и где нет наушника, раздор утихает. Уголь — для жару и дрова — для огня; а человек коварный — для разожжения ссоры. Слова наушника — как лакомство, и они входят во внутренность чрева. Что нечистым серебром обложенный глиняный сосуд, то пламенные уста и сердце злобное. Устами своими притворяется враг, а в сердце своем замышляет коварство. Если он говорит и нежным голосом, не верь ему; потому что семь мерзостей в сердце его. Если ненависть прикрывается наедине, то откроется злоба его в народном собрании. Кто роет яму, тот упадет в нее; и кто покатит вверх камень, к тому он воротится. Лживый язык ненавидит управляемых им, и льстивые уста готовят падение»…