— Боже ж ты мой, какая вопиющая убогость.
И от этого стало обидно.
Страшно еще.
— А ты выросла и похорошела, — он оглядывал Дарью с немалым интересом, от которого начинали дрожать руки. — Успокойся, я о тебе позабочусь…
…он появлялся в доме, и жизнь замирала. Правда, никогда-то он не останавливался надолго, день-другой и вновь исчезал по неведомым делам своим. Каким? Кто ж спрашивал? Вздыхали с облегчением и тайною надеждой, что уж этот-то визит будет последним.
Нет, он больше не пугал.
Не веселился, заставляя дворню творить безумные вещи. Впрочем, совсем уж безумные он и прежде творить не заставлял, всегда-то соблюдая границу меж шуткой, пусть и прескверного толка, и преступлением. Нет, повзрослевший Мишанька стал серьезен.
Спокоен.
Он разговаривал с батюшкой об урожаях с удоями, сетовал, что в наших краях не найти действительно голштинских чистокровных, о которых слухи ходят преудивительные, обещался заняться овцами, ибо спрос на шерсть растет и расти будет…
…он привозил матушке пяльца и шелка, и даже икону в храм пожаловал в позолоченном окладе.
Он давал деньги беднякам.
И нанял целителя, когда приключился скотий мор, чем снискал немалую любовь средь крестьян, но… свои-то чуяли. И матушка благодарила за шелка сдержанно, а батюшка слушал, но спорить не смел, хотя ж с соседом они про этих овец едва до дуэли не договорились.
Мишанька чуял.
— Одна ты меня не боишься, — пожаловался он как-то, укрывшись от родни на конюшне.
— Боюсь.
— Не боишься, — он покачал головой и ласково потрепал солового мерина. А тот доверчиво ткнулся в руку человеческую, выпрашивая подношение. — Если б боялась по-настоящему, то признаться б не сумела… они вот все своего страха прячутся. Скажи, почему?
— Что «почему»?
— Почему они так… разве ж я кому худого сделал? Обидел? Раньше… да, случалось… помнишь, Пантелеймонку? Как он кукарекал на подоконнике? Сам виноват, нечего было розгами грозиться. Но вреда-то, чтобы настоящего, я никому ж… а матушка сторонится. И отец тоже, будто чужой. Нет, я знаю, что чужой…
— Плохо? — Дарья осмелела настолько, чтобы подойти и обнять.
И он обнял.
Уткнулся носом в волосы да замер.
— Плохо, — признался через долгое-долгое молчание. — Если бы ты знала… политика — такое дерьмо…
— Не лезь?
— Уже влез.
— Тогда брось все…
— И дальше что? — он отстранился, вздохнул. — Вернуться? Заявить права на это поместье? А как же Ивашка, которого папенька в наследниках видит? Куда ему? Или даже… получить свои отступные? Денег у меня и без того есть. Прикупить землицы и овцами заниматься?
— Хоть бы и овцами, — Дарье было неожиданно видеть его таким.
— Не смогу… не тот нрав, да и… не позволят мне отступится. Слишком много людей в этом деле увязло, покажу слабину — сожрут мигом. Тот же Ветрицкий первым придет… возомнил себя хозяином. Думает, что если старше, то можно мною управлять… ничего, пусть себе думает, я с ними всеми… вот куда…
Мишанька сжал кулачок.
А Дарье подумалось, что не такой он и страшный, ее названный старший брат. Только безумный слегка, да с менталистами подобное случается.
— Погоди еще пару лет… — попросил он.
Дарья же кивнула.
Погодит.
— На конкурс он велел отправиться? — спросил Лешек, отпуская побелевшую руку, в которой уже не осталось жизни.
— Да. Мы… ко двору… собирались… матушка против… отец… убедился, что Мишанька зла не желает… хотел… чтобы… я нашла себе партию. Он изменился. Очень. Что-то случилось… нехорошее. Я знаю. Спрашивала. Он не говорил. Только стал совсем-совсем злым… и сказал, что Ветрицкий… не знаю, но он плохо поступил.
Это Лешеку не понравилось.
Вот просто так, отвлеченно, можно сказать. О какой такой партии может речь идти, если эта нефритовая женщина принадлежит ему.
Ишь, придумали.
Даже щека зачесалась, покрываясь свежей чешуей.
— Извини…
Но во взгляде ее не было ни испуга, ни отвращения.
— А… в змея…
— Не получится. Кровь уже слабая, но пошипеть могу, если хочешь. Или ядом в кого плюнуть.
— П-полезное умение, должно быть, — она еще дышала, хотя камень почти уже добрался до груди. Того и гляди замрет сердце.
— Еще как полезное, особенно во дворце… значит, он был в твоей свите?
— Нет. Он… здесь… давно. Сказал, что дворец ему, что дом родной. Кровь чует… старое место… хранители… Ветрицкие при императорах состояли… ему многое открыли… тайные пути… знания…
Она закрыла глаза.
— Я… слушала… когда… Кульжицкая… она в меня… расческой кинула… она… она думала, что за Мишаньку замуж выйдет… их… старуха познакомила…
— Ее бабка?