Охота на охотников

- Хорошо, что без крови, - Аронов стер рукой противный, мелкий, очень липкий пот, проступивший на лбу. - Машину замывать не придется. - он со страхом и уважением глянул на приятеля: - Вот что значит опыт!

Каукалов хрипло, полной грудью вздохнул, также стер пот со лба.

В следующий миг он вскинулся от резкого автомобильного гудка, оглушившего его, отпрянул в сторону, ударился головой о стекло, тоскливо выматерился, но в следующий миг сообразил, в чем дело, вцепился рукой в воротник пиджака "голубого", дернул на себя, заваливая обмякшее тяжелое тело. Автомобильный рев, способный встревожить полрайона, прекратился.

- Фу! - Аронов невольно схватился за сердце. - Так ведь и родимчик может случиться.

А все было просто - "голубой", сползая бескостным неуправляемым телом под колонку руля, лбом вдавился в выпуклое посеребренное блюдце сигнала.

- Пидар гнойный! - вновь, в который уж раз выругался Каукалов, не выдержал и со всего маху ударил мертвеца по голове. - Тебе, Илюшк, придется кастетом обзавестись. Только кастетом можно размозжить голову человеку и не оставить никаких следов.

- А может, лучше камень в кармане держать? - опасливо выдохнул Аронов. - Тюк по темени - и нет товарища!

- Кастет, - упрямо повторил Каукалов. - Камень может из пальцев выскользнуть, и тогда ты сам получишь по темени, а кастет никогда не выскользнет. И с пальцев не соскочит.

- Кастет так кастет, - сник Илюшка, скосил глаза на труп.

- Все, мотаем отсюда. - Каукалов ухватил "голубого" за шиворот, стянул с сиденья. Не выдержав, прикрикнул на напарника: - Чего сидишь? Помоги!

Набережная по-прежнему была пуста - ни одной машины. Когда "голубого" перебросили на заднее сиденье, Каукалов успокоился, вытащил из кармана пачку "мальборо", закурил. Покосился на убитого, "удобно разлегшегося" на заднем сиденье, опять ощутил, как внутри у него жарким костром вспыхнула ненависть к этому человеку.

Он понял, что все свои жертвы - и прошлые, и нынешние, и будущие отныне станет ненавидеть. За то, что они есть. Видимо, таков закон "большой дороги". А он теперь человек с "большой дороги".

- Обыщи этого балеруна! - приказал Аронову. - У таких артистов из погорелого театра обычно с собою бывают доллары.

Аронов, влажнея глазами, брезгливо, двумя пальцами, оттянул у "голубого" лацкан пиджака и засунул руки в карман. Пошарил там. Лицо его посветлело:

- Есть!

В кармане действительно оказались доллары - баксы, как их звал московский люд, - восемь бумажек по пятьдесят долларов каждая. Аронов извлек ещё какое-то удостоверение, хотел было присовокупить к пачке долларов, но Каукалов остановил:

- Не надо! Пусть будет с ним.

Аронов с сожалением сунул удостоверение обратно, потом выдернул снова, открыл:

- А знаешь, ты угадал - он действительно балерун.

- Что, в Большом театре работает?

- В Большом, - Аронов пошарил в другом кармане, нашел какой-то картонный пропуск, сунул обратно. - Надо же, а наших родных, деревянных ни копейки.

- Все. Поехали, - повелительно произнес Каукалов, сел за руль, похвалил "голубого": - В чистоте, в порядке содержит педераст машину.

- Содержал, - поправил Аронов, оглянулся на "голубого", лежавшего на заднем сиденье с задранным вверх острым подбородком, произнес с неожиданным уважением в голосе: - А ловко ты его! Ни одной кровинки... Как живой лежит.

- Живой... - Каукалов хмыкнул.

- Слушай, а нас за это... - Аронов не договорил, провел пальцем по горлу. - А?

Каукалов скосил на напарника насмешливые глаза.

- Да ты что, батяня! Кому мы нужны? Время советской власти, когда за это брали за хибос, кончилось. Все! Сейчас - другие времена, другие нравы. Ты думаешь, страной управляет президент? Во! - Каукалов сложил пальцы в фигу, показал Аронову, повторил азартно, хрипло, с торжеством: - Во! Его главы администраций? Во! - Он тряхнул фигой в воздухе. - Мэры? Во! Мы управляем, мы! - Он ткнул себя кулаком в грудь. - В каждом районе сидит свой пахан и решает, кто прав, кто виноват, творит суд, и к нему на прием ходит население. Как когда-то к первому секретарю райкома партии. Все, Илюшенька, кончилась власть Советов. Насоветовались. Сейчас наша власть наступила, наша!

Аронов несколько раз взмахнул рукой, пробуя что-то сказать, вставить хотя бы пару слов - не получилось, Каукалов говорил слишком азартно, слишком жестко. В таком состоянии люди обычно не слышат других, и Аронов сник. Оглянулся на "голубого", заваленного, подобно зверю на охоте, спокойно и равнодушно подумал о том, что раньше смертельно боялся трупов, крови, отворачивался от каждого "жмурика", провожаемого под погребальную музыку Шопена на кладбище, бледнел, а сейчас ничего - привык. "Со второго раза привык, надо же!" - Лицо Аронова украсила слабая улыбка.

Впрочем, в следующий миг внутри у него что-то дернулось, в груди возникла далекая боль - возникла и тут же исчезла.

Неожиданно совсем близко от них загрохотало что-то тяжелое, гулкое, Каукалов резко нажал на газ, собираясь отрываться от преследования, но в следующий миг сбросил ногу с педали и нервно рассмеялся. Прокричал громко, стараясь осилить железный грохот: