Охота на охотников

Вместо ответа Рог похлопал себя пальцами по груди, где были спрятаны фотоснимки.

- А эта убитая бабель... Разве не случилось? Разве вид её убогий, растерзанный тебе ни о чем не говорит?

Каукалов покорно натянул куртку.

- Куда мы едем?

- К Армену.

- Понятно. - Каукалов облизнул языком деревянные губы. - Может, лучше кого-нибудь из ваших у меня дома поселить? - спросил он с надеждой.

- Нет. Мне приказано привезти тебя к Шаху, и я тебя к нему привезу.

- А если я... если я это... - Каукалов дернулся, голову наполнил какой-то странный далекий шум, накатывающий короткими нервными волнами.

Рог погрозил пальцем.

- Не надо. Не советую.

- Ладно. - Каукалов сник, повесил голову, пробормотал, морщась: - Это была проверка.

- Ага! Проверка! - насмешливо отозвался Рог. - Ты, братан, не дури, я не советую тебе дурить. - В прихожей Рог снял с вешалки барашковую милицейскую шапку с суконным верхом, кинул Каукалову. - Надень, а то простудишься.

Через двадцать минут они были у Шахбазова. Тот озадаченно посмотрел на Каукалова, пожевал губами и перевел взгляд на Рога:

- Значит, был знаком с той бабой?

Рог молча кивнул.

Шахбазов ткнул рукой в сторону свободного кресла - низкого, модного, вкусно попахивающего свежей кожей, - приказал Каукалову:

- Садись!

Каукалов поежился, но возразить не осмелился и присел на краешек кресла. Сам того не желая, вобрал голову в плечи, вид у него сделался забитым, будто у бомжа. Шахбазов невольно усмехнулся. Правда, на лице его ничего не отразилось, лишь дрогнул кончик горбатого носа, и все. "Сколько этот малек перекокошил вольных дальнобойщиков? - мысленно спросил он себя. Кончик носа у Шахбазова вновь дернулся. - Человек десять-двенадцать, наверное. Если не пятнадцать. И вона какая новость - гризеточку из себя изображает..."

Из-под листа бумаги, лежавшего перед ним, Шахбазов достал фотоснимок Майи и спросил, жестко прокатывая слова во рту:

- Откуда знаешь эту женщину?

Вздрогнув, Каукалов увидел, как Майя на фотоснимке приоткрыла один глаз, посмотрела на него скорбно и горько, - она словно бы просила не рассказывать о ней ничего дурного, капелька крови, пристрявшая к нижней губе, шевельнулась. Каукалов подумал, а не свихнулся ли он, и поспешно отвел взгляд, зацепился глазами за какое-то ржавое, похожее на сгусток крови пятно на стене, и рассказал все, что знал о Майе Хилькевич. Шахбазов слушал его, не перебивая. Он вообще умел слушать собеседников. Когда Каукалов умолк, Шахбазов озабоченно потер пальцами переносицу и произнес резким, срывающимся на птичий фальцет голосом:

- Значит, так... Пока мы не разберемся во всей этой истории, жить будешь здесь, - он обвел пальцем воздух рядом с собой, - в этом особняке. Под охраной.

- А как... как же работа? У меня во вторник выезд на Минское шоссе.

- Ну и что? На дело поедешь прямо отсюда.

- А-а... А напарник мой... он как?

- Напарника мы тоже переведем сюда.

- Скажите мне, пожалуйста... - голос у Каукалова поплыл, - это что, арест?

- Ни в коем разе. Где ты видел арестантов, живущих в роскошных особняках? Если только в плохих американских фильмах...

- А-а... - Каукалов ерзнул задницей, поглубже вдавливаясь в кресло, почувствовал, как ствол пистолета, спрятанного за ремнем, впился ему в мякоть, и пожаловался:

- У меня отняли патроны.

- Когда поедешь на свое Минское... на дело, в общем, патроны тебе вернут. Там они тебе могут понадобиться, а здесь - ни к чему.

- А-а... А зубная щетка? Мне надо купить зубную щетку. И пасту.

- Щетку с пастой тебе выдадут, - проскрипел Шахбазов, словно недобрая птица.

- Вы меня все-таки арестовали... - расстроенно прошептал Каукалов.

- Я же тебе сказал - нет! - В скрипучем голосе Шахбазова появились раздраженные нотки: Каукалов начал ему надоедать.

- А-а... - произнес Каукалов и застыл с открытым ртом. Конечно, Шахбазов прав: если человека арестовывают, то первым делом у него отбирают оружие. У Каукалова же пистолет не отняли. На душе сделалось немного легче.

Через двадцать минут в особняк Шахбазова привезли и бледного, растерянного, с приплясывающим подбородком Аронова.

Левченко решил не говорить матери, что Чика погиб. У низкого, широкого, словно городская площадь, крыльца, сложенного немцами на века, он разгреб лопатой снег, потом монтировкой потыкал землю, пробуя её на твердость, - земля спеклась сильно, стала походить на камень, и Левченко взялся за лом.

В груди у него сыро хлюпали слезы, он плотно сдавливал веки и неверяще крутил головой:

- Ах, Чика!

Ломом выдолбил небольшую могилку, сунул туда тельце Чики, завернутое в полиэтиленовый пакет и, всхлипывая, закопал. Сверху на могилку насыпал снега.

- Ах, Чика! Как же ты... - Левченко вновь покрутил головой, пытаясь унять тоску, но все попытки были тщетными. - Как же ты попал под дверь? - с трудом выдавил он из себя и горестно умолк.

Мать, придя с очередной партийной топтучки, сразу почувствовала неладное и сделала стойку.

- Не пойму что-то, - пожаловалась она сыну, - в доме вроде бы пусто стало. Ты не знаешь, в чем дело?

- Знаю. - У Левченко внутри все сжалось: сейчас придется объясняться.

- В чем?