Охота на пиранью

Только сделав еще несколько шагов, Мазур разглядел, что к чему. Человек, чьи запястья и лодыжки накрепко привязаны веревками к вколоченным в помост костылям, был голым и, как выразился бы индеец, бледнолицым. Но мелкий таежный гнус облепил его так густо, что распятый казался то ли чернокожим, то ли покрытым темной шерстью. Воздух над ним дрожал, как раскаленный — но это опять-таки роился гнус. Вот и источник запаха — возле помоста два деревянных ящика с кучками уже почерневшего мяса. Приманка для мошки.

Скованные люди стояли неподвижно, ни одно звенышко не брякнуло. Теперь Мазур видел, что рот у человека плотно забит кляпом, а дергать головой он не может оттого, что голова прихвачена к помосту — поперек лба идет прочный ремешок, поперек шеи, ремни опутывают уши. Сквозь темное, неустанно мельтешащее облачко, как сквозь клубы густого дыма, все же удалось рассмотреть сведенное гримасой, оскаленное лицо, а там и узнать. Это был не кто иной, как «штабс-капитан», опрометчиво нарушивший дисциплину.

Мошка — произносится непременно с ударением на последнюю букву — пострашнее любого зверя. Еще и потому, что способна довести любого таежного зверя до безумия. И даже не оттого, что она кусается. Кусают комары — а мошка, гнус, скопище разнообразных мушек, чье точное научное название как-то не тянет выяснять, всего-то навсего садится на кожу, щекочет, ползая, выясняя, не попадется ли ей мертвого мясца. Но это еще хуже. Неостановимо, с тупостью механизма, сотни крохотных тварей лезут в ноздри, в рот, под веки, в уголки глаз, они неисчислимы и неутомимы, сплошь и рядом ничуть не помогают разнообразные жидкости и аэрозоли, остается разве что безостановочно курить — но мошка лезет и сквозь дым… Самые хладнокровные люди быстро сатанеют — а зверь бесится, бросается в воду, катается по земле…

Мазура затрясло — едва он представил себе, что ощущает распятый. Хорошо еще, солнце невысоко, в полдень станет и вовсе невыносимо… К вечеру привязанный человек вполне может рехнуться — а то и раньше…

— Все прониклись? — спросил негромко Кузьмич. — Вот так, гости мои дорогие, у нас принято поступать с безалаберными нарушителями дисциплины. И показываю я вам это насквозь поучительное зрелище не из пустого запугивания, а чтобы осознали: коли у нас так наказывают своих, с чужими могут и еще почище поступить… Уяснили, соколы, орлы, голубки и твари дрожащие? Да посмотрите на него, посмотрите, это вам не театр, это все всерьез… — он остановился перед Мазуром и посмотрел на него беззлобно, со спокойным сознанием собственной силы. — А если мы в корень посмотрим философски, то червяка из тебя, сокол, сделать — что два пальца описать. Велю твою бабу сюда вместо этого дурака положить — ты мне через час на сапоги полный глянец языком наведешь…

— А ты на моем месте? — спросил Мазур.

— Да точно так же, ибо плоть слаба и на дух способна влиять самым унизительным образом. Ежели ты это хотел услышать. Только палочка-погонялочка, майор, не у тебя в руке, а у меня… — он помолчал и вдруг расплылся в улыбке. — А не устроить ли нам, друзья, в завершение прогулки судилище? Очень мне интересно на вас поглядеть и души ваши потрогать… Устроим мы все, как, прости господи за срамное слово, в Государственной Думе… Большинство рук поднимете за то, чтоб ему до вечера здесь прохлаждаться — будет прохлаждаться. Велите избавить — избавлю. Ну, процесс пошел, как говорил наш придурок, сатаной меченый… Обмозгуйте — и тяните рученьки в демократическом процессе… Кто у нас, стало быть, за то, чтобы этого оглоеда отвязать и отправить на милые забавы — нужники вычищать?

Мазур, не колеблясь, поднял руку — тут же звякнула Ольгина цепь.

— Двое, — сказал Кузьмич равнодушным тоном опытного спикера. — Что ж так мало-то, миряне? Смертный приговор ведь выносите…

— Вика… — умоляюще сказала Ольга соседке по цепи.

— А пошла ты! — Лицо Виктории прямо-таки исказилось. — Тебя этот подонок во все щели не трахал — с прибауточками… Вот и пусть дохнет, раз уж такие игры…

Кузьмич терпеливо ждал. И наконец заключил:

— Ну, коли уж все демократично, трое против двух — пусть себе кукует до вечера в теплой компании мелких божьих тварей. Спасибо, милые. Потешили старика, наглядно доказали, что человек человеку — волк. И обид не прощает… — Он прошелся вдоль строя, остановился перед Викторией, задумчиво шевеля губами: — А если я тебе, милая, пистолетик дам, ты этого ирода порешить сможешь? там и дел-то особых нет, покажу, куда пальчиком нажимать… Нажмешь, пуля и выскочит.

Виктория закусила губу, глаза у нее нехорошо горели.

— Нажмешь… — сказал Кузьмич убежденно. — На что хорошее человека не подвигнешь, а на пакость — за здорово живешь, с полным нашим удовольствием… — Он потрепал молодую женщину по щеке, кивнул: — Ну что, дать пистолетик?