Охота на пиранью

— Горячку не хочу пороть, — не без уклончивости сказал Мазур. — Тех, на ручье, только потому удалось смять, что они лихой контратаки ничуть не ожидали. Теперь-то труднее будет… У них, знаете ли, ружей до черта.

— А у вас ведь пистолет.

— Толку от него мало против полудюжины стволов.

— Я-то от всей души…

— Понимаю, — сказал Мазур. — И от всей души отвечаю: рано… Вы мне лучше скажите — массаж делать умеете?

— Да немного.

— Вот это уже лучше, — сказал Мазур. — Это гораздо полезнее. На привале, вечерком, непременно нужно будет нашим дамам вкатить хороший массажик, я умею, но коли и вы — совсем даже хорошо.

— Может, еще и этому массажик делать? — Егоршин неприязненно покосился на толстяка. — Ведь задерживает только… Что бы тут придумать…

— Это вы насчет бросить, а? — прищурился Мазур.

Доктор завилял взглядом:

— Как колода на ногах…

— Логично и рационально рассуждая, мне бы следовало вас всех троих с хвоста сбросить, — сказал Мазур, дружески улыбаясь. — Ох, как мне полегчало бы… Враз и несказанно.

И улыбнулся еще шире, увидев в глазах доктора откровенный страх. Похлопал его по плечу:

— Вы, главное, простую истину запомните, герр доктор: не надо торопиться быть дерьмом, это всегда успеется… В нашем положении особенно. — Поднял голову и прикрикнул: — Рота, стройся! Двигаться пора… — понизил голос. — И еще один маленький нюанс, доктор. Не надо на жену коситься, как на законченную тварь. В конце концов, она не по собственному желанию изощрялась.

— А вы бы на моем месте…

— Бросьте. Мы из тайги выйдем благополучно в одном-единственном случае: если духом не падем. А вы, пардон, с Викой все это время держитесь как скот. У вас задача не просто ногами передвигать, а еще и жену ободрять со всем старанием. Ясно? Приобнимите, пожалейте, по головке погладьте… Считайте, это приказ. А я свои приказы всю жизнь отдавал так, чтобы меня слушались… И не стройте иллюзий, будто станете исключением. Пошли.

Он улыбнулся доктору одними губами, без малейшей теплоты в глазах, проглотил напоследок еще жменю мягкой перезревшей малины и занял место в арьергарде.

Примерно через час деревья кончились. Они вышли к месту, которое Мазур углядел сверху. Еще метров тридцать сухой земли, заросшей сочной травой, — а дальше начиналась обширнейшая равнина, как нельзя лучше подходившая под определение «пересеченная местность». Бывают в тайге такие местечки. Это не болото — там нет трясины, — но равнина густо заросла невысокими кочками, покрытыми сухой белесой травой, и кочки, насколько хватает взгляда, стоят в прозрачной воде. Нашли выход подземные воды, лет через полсотни, возможно, тут и получится болото.

Никакой трясины, земля твердая — лишь кое-где зияют темными провалами наполнившиеся водой ямины, — но шагать по этакой равнине еще хуже, чем по болоту. Очень уж густо понатыканы чертовы кочки, никак не получается нормального шага, и не выйдет прыгать с кочки на кочку, чересчур маленькие. Ходьба по этаким местам выматывает невероятно, но другого выхода нет, обходить кругом — означало бы давать вовсе уж дикий крюк. Ничего, предстоит километра два тягомотного пути, если напрямик, — а там начинается пологий обрыв с белеющими кое-где обнажениями камня, и за ним вновь расстилается зеленое море тайги, чтоб его…

Мазур велел всем разуться и, пока закатывали штаны по колено, еще раз повторил немудреный инструктаж: смотреть под ноги, шагать быстро, но аккуратно, а то вывихнуть лодыжку на этих кочках — как дважды два…

Тронулись. То семенили вприпрыжку, то, раздосадованные столь медленным передвижением, делали семимильные шаги — но быстро уставали. Под босыми ногами хлюпала прозрачная водица.

Где-то на полпути толстяк Чугунков начал столь беспомощно сбиваться с темпа, что Мазур уже не сомневался: вот и наступил излом. И точно: вскоре толстяк остановился совсем, пару раз пошатнувшись, сел не глядя, лишь по случайности угодив задницей на кочку. Соскользнул с нее в воду, хрипло дыша полной грудью. Мазур перехватил его застывший, остекленевший взгляд, махнул остальным, чтобы не замедляли хода. Встал над толстяком, сказал без выражения:

— Идти надо.

— Не могу! — выдохнул Чугунков с истерическим надрывом. — Все, пусть убивают…

Некогда было толкать прочувствованные речи и ободрять с применением цитат из лучших литературно-философских достижений человечества. Мазур вынул из кармана наган, звонко взвел курок, убедившись, что против дула пришлось пустое гнездо, прижал ствол к уху сидящего в нелепой позе и рыкнул:

— Встать! Вперед!

Толстяк даже не пошевелился, обреченно глядя сквозь Мазура. Ругая себя за промедление, Мазур бросил холодно:

— Считаю до трех.

Молчание и застывший взгляд. Бесполезно. Тащить его на себе — означает погубить всех. Не было ни доброты, ни гуманизма, ни в душе, ни в сердце ровным счетом ничего не ворохнулось — такова уж была сейчас жизнь на грешной земле, первобытный пейзаж вокруг и люди, которым, чтобы выжить, тоже предстояло перенять многое из арсенала первобытных. Многое, если не все…