ОХОТА НА ПИРАНЬЮ

— Организм требует дезинфекции, — кивнул Лаврик, взяв бутылку (ну конечно, это было не то пойло, какое им в Африке случалось потреблять, чтобы не выпадать из гораздо менее респектабельной роли). Щедро налил Мазуру, терпеливо выждал, пока тот покончит с необходимой в данной ситуации дозой. Сказал буднично:

— Ну, рассказывай.

Мазур, время от времени прихлебывая скупой глоток, принялся рассказывать — как давно привык, оставляя все главное, отсекая второстепенное, время от времени высказывая свои соображения и догадки — как сто раз прежде Лаврик слушал внимательно и бесстрастно, порой прерывая вопросами…

— И вот я здесь, — сказал Мазур. — Я и камушки…

И снова словно некий выключатель повернули — как в прошлые, когда позволяли обстоятельства. Наступал недолгий, но законный момент отходняка, на который они имели право. Наполнив опустевшие стаканы, Лаврик взял гитару, украшенную эмблемами давным-давно забытых молодым поколением рок-групп, прошелся по струнам:

— Еще не слышно грохота, живет спокойно Брест.

Еще дрожит от хохота кинотеатр «Прогресс».

И небо не расколото, и в мире тишина…

Лишь завтра скажет Молотов: война….

Именно так при возможности отходил — у каждого это бывает по-своему. Лаврик пел, полузакрыв глаза, со спокойным, отрешенным лицом, — но Мазур-то прекрасно представлял, как помаленьку тает, исчезает, уходит то страшное напряжение, в котором Лаврик пребывал до той самой минуты, пока не увидел груду мешочков с алмазами. Мазур не раз выступал отнюдь не в роли простого исполнителя, давно и прекрасно знал, что на командире всегда лежит двойная ответственность — за операцию, за других, за то, что не предусмотрел того, что не мог предусмотреть никто на свете, да мало ли за что…

— И в наших играх немцами не названы враги,

еще в печах Освенцима лишь хлеб да пироги…

От Кушки и до Диксона такая тишина!

И песня не написана «Священная война»…

В последний раз ударив по струнам, Лаврик совершенно неожиданно швырнул гитару Мазуру — сюрприз для обычного человека, которому могло и прилететь по лбу инструментом. Мазур, понятно, аккуратно поймал гитару в воздухе за чернолаковые выгнутые бока, пристроил на коленях. Сам он таких отходняков не любил и не собирался устраивать долгий джем-сейшн, но и Лаврика обижать не хотел. А потому ограничился минимумом:

— И только небо, только звезды под ногами.

И все проблемы чуть жестоко решены.

И ей одной, лишь ей одной, Прекрасной Даме,

Все наши мудрые грехи посвящены…

И поставил гитару к столу, сказав:

— Что-то нет настроения…

— Ну, каждый сходит с ума по-своему… — кивнул Лаврик без малейшего неудовольствия, прищурился: — А француженку трахнул в корзине? Да ладно, и так знаю. Ну кто бы на твоем месте не поимел очаровательную мадемуазель в корзине плывущего в небесах воздушного шара? Импотент разве что, или кто похуже… Ну, пожми скромненько плечиком, как ты это умеешь…

Мазур пожал плечами:

— Обстоятельства…

— Бедный Йорик… — задумчиво протянул Лаврик. — Бедный Генка Лымарь… Он ведь наверняка рассчитывал долго еще, если не до конца жизни проходить в чемпионах… — и широко ухмыльнулся: — Сто раз тебе говорил, и в сто первый скажу: чему я всегда завидовал — так это отношениям с женщинами. Как-то так всегда у тебя получалось, что очередная уложенная красотка — либо «в интересах дела», либо «так сложились обстоятельства». Настоящая африканская королева, настоящая европейская принцесса…

— Ну, не завидуй, — ухмыльнулся и Мазур. — У тебя вон была красотка с «Ленфильма», причем не гримерша какая, а натуральная кинозвезда. Кстати, мы так и не докопались, кто такая…

— И не докопаетесь, — хмыкнул Лаврик. — Дело прошлое, быльем поросло. — Ну, а что до экзотических красоток — то была и Жюльетт…

— Да, Жюльетт…

На миг на лицо Лаврика словно набежала тень, и Мазур понял, что он сейчас видит: упавший в саванне догорающий самолет. Столько раз твердили и писали, что матерые убийцы к старости становятся особо сентиментальными… Уж не есть ли это сермяжная правда?

Лаврик выпрямился в кресле. Тот, кто его не знал, ни за что не заметил бы происшедшей с ним перемены, но Мазур-то знал его сто лет. А потому и сам подтянулся, убрал улыбку с лица. Джину, правда, глотнул — ситуация не возбраняла.

— Пошли дела, — сказал Лаврик. — Как завершить операцию, уже решено, и это мы обсуждать не будем. Хотя могу то ли обрадовать, то ли огорчить: и тебе в финале участвовать придется. Сейчас у нас на повестке дня другой вопрос, простой, но самый что ни на есть животрепещущий… Может, догадаешься? Ты о нем не мог не думать, ты ж профессионал…

— Да думал, конечно, — сказал Мазур. — Будут ли они меня кончать, когда получат камни?

— И к какому выводу пришел?