Охота на пиранью

Со стороны долины послышался заполошный конский топот. Вскоре к ним подлетел верховой на высоком гнедом коне — тот, храпя и разбрасывая пену, пошел боком, чуть не налетел на скованных, и они шарахнулись, — наклонился с седла к Кузьмичу и прошептал на ухо что-то короткое. Потом развернул коня на месте, подняв его на дыбы, наметом ускакал прочь.

Кузьмич мгновенно переменился, лицо стало озабоченным и серьезным.

— Назад, гости дорогие, — скомандовал он хмуро. — К повозке, и живенько. Скажу вам по секрету, хозяин в гости жаловать изволят, так что времени у нас мало…

Назад возница гнал лошадь во всю прыть, повозка прыгала на ухабах, цепи отчаянно звенели. Кузьмич за все время не произнес ни слова, лицо у него было какое-то другое, незнакомое.

Ворота оказались распахнутыми настежь, а две собачьих будки, мощные, как маленькие блокгаузы, — наглухо закрытыми деревянными щитами. Слышно было, как внутри обиженно повизгивают волкодавы, огорченные неожиданным заточением. Посреди двора стоял, широко расставив ноги, незнакомый бородач и орал в пространство:

— Махальщика на башню! Порох где, дармоеды? Запорю!

Возле терема, меж домами суетились люди в старинной одежде, которых оказалось неожиданно много — что-то тащили, что-то устанавливали, трое проволокли черную пушку на зеленом лафете, времен примерно Бородинского сражения — небольшую, но явно тяжелую и потому выглядевшую вполне настоящей. Слева вдруг ударил колокол, замолчал, загремел пуще — похоже, в целях испытания.

Повозка свернула не к тюрьме — вправо, к небольшому домику со столь же крохотными окошками, без решеток, правда.

— Диспозиция вам такая, — сказал резко Кузьмич, соскакивая на землю. — Живенько всем в баню, чтобы вымылись до скрипа, причесались, подкрасились — к мужикам, понятно, не относится, разве что кто захочет… Церемоний разводить не будем, не в Кремле, так что набивайтесь туда, не делая различий меж бабами и мужиками. Не дети, чай, все видели… Живо!

Вокруг повозки полукругом стояли человек семь — кто с автоматом наперевес, кто с карабином.

— Персонально для тебя, сокол, уточняю, — торопливо сказал Мазуру Кузьмич. — Кончились спектакли, так что патроны у всех боевые. Начнешь дергаться, красотка твоя первую пулю огребет, Христом Богом клянусь, так что не егози…

Лицо у него было ожесточенно-деловое, и Мазур, невольно подчинившись общей суете, машинально кивнул, не сразу и опомнившись. Злость куда-то улетучилась, как ни странно. Ему вдруг стало интересно, и это вытеснило все другие чувства.

— Живо, живо! — нетерпеливо покрикивал Кузьмич. — Времени почти нет, час какой-то. Надевайте потом, что на кого смотрит, все одинаковое…

Под зорким и пристальным взглядом нескольких дул с Мазура сняли кандалы и подтолкнули к двери баньки. Войдя в тесный предбанник, он неторопливо принялся раздеваться, движимый сейчас нехитрой солдатской философией: что бы там плохое ни случилось потом, а банька — вещь неплохая, и ею стоит воспользоваться…

Следом появилась Ольга, покрутила головой:

— Что-то интересное завязывается…

— Вот и посмотрим, — сказал он спокойно. — Раздевайся, малыш, хоть вымоемся как следует, а на этих наплюй с высокой колокольни… Ты у меня молодец, неплохо получается — обливать презрением, вот и дальше двигай в том же ключе. Предки твои дворянские, как история гласит, лакеев в таких ситуациях нисколечко не стеснялись…

Они и в самом деле мылись совершенно непринужденно, терли друг другу спины, притворяясь, что никого, кроме них, в жарко натопленной бане и нет. Толстяк, правда, пытался зыркать на Ольгу блудливым взглядом, но с ним Мазур управился моментально: хлопнул по пояснице вроде бы в шутку, однако нечаянно угодил в одну из болевых точек, и господина Чугункова моментально скрючило, а разогнувшись, он убрался в дальний угол и отныне держался совершенно монашески…

Пока мылись, кто-то унес старую одежду и приволок новую — стопу одинаковых штанов и рубах, белых, из толстого полотна, со скупой красной вышивкой на рукавах у запястий и по воротнику. На Мазура пришлось почти впору, Ольге пришлось и рукава, и штанины подвернуть, но и в этом каторжном наряде она оставалась столь прекрасной, что у Мазура захолонуло сердце, и он пообещал себе выжечь здешний клоповник начисто, если это понадобится ради ее спасения.

Полотенец хватило, чтобы как следует высушить Ольгины великолепные волосы, а на лавке нашлись и гребень, и пара косметичек — хозяину явно намеревались показать товар лицом. Выйдя первым на крылечко, Мазур опять угодил под прицел полудюжины стволов, на запястьях и лодыжках звучно щелкнули кандалы.

— Ну вот, — довольно оглядев его, заключил Кузьмич. Теперь и на люди показаться не стыдно. Что жена замешкалась?

— Косу заплетает. Сигаретку дай, старче, а то мои с одеждой унесли…

— В горнице подымишь потом, — отрезал Кузьмич. — Будешь еще двор табачищем поганить…

Мазур вспомнил: он и в самом деле ни разу не видел курящим ни Кузьмича, ни кого-то из его подручных, и табачным духом от них не пахло. Ну да, естественно — «трава никоциана»…