Охота на президентов или Жизнь №8

Он вернётся, я верил в это. Только сада больше нет, его вырубили на дрова, продали и пропили… Вишнёвый сад… всё в прошлом, теперь там куча грязных ларьков, чужая речь и бомж дядя Ваня, в струпьях, безумный, патлатый и бородатый лежит в замерзающей луже мочи и всё плачет по трём сестрам, которых продали в турецкие бордели. Россия умерла. Да здравствует Россияния! Через полчаса после отлёта Кеши я был под Сирс-тауэром, под этой уродливо-кособокой громадиной с двумя рогами-антеннами дьявола на макушке. И мне вдруг расхотелось подниматься наверх, пить паршивый американский кофий на «небесной площадке» самого высокого в мире небоскрёба. Нельзя дважды ступить в одну воду. И я медленно побрёл по набережной, по центральному району с дурацким названием Лупа, в сторону «сталинских» высоток. Я брёл, распугивая алчных и наглых чаек… и думал всё о том же. Надо было просто оставить голову с её мозгами, с её памятью в Россиянии, как это делают миллионы таких же как я бродяг… но у меня это никогда не получалось. И только встречные афроамери-канские негры, такие же жирные, как и евроамериканские гринго, напоминали мне, что я бреду не вдоль Яузы… Мне хотелось основательно встряхнуться, забыть обо всём и улететь в одуряющую нирвану, просто чтобы не наложить на себя руки. И потому я оставил позади милые сердцу высотки тридцатых. И как зомби, ускоряя шаг и цепенея на ходу, двинул к чёрной полицейской вышке Хэнкок-центра, к этому кошмарному небоскрёбу, выстроенному в стиле барачно-лагерного ампира… Оттуда через всю Лупу неслись тяжелые и ритмичные удары беспощадных барабанов… а значит, вакханалия начиналась, без меня, но я должен был успеть… Клин выбивается клином. А зло вышибается злом… я это давно понял… не молитвами и постом, не причастиями и смирением… нет! когда зло, вливаемое в тебя миром, начинает переполнять душу и разъедать её, надо просто броситься в океан зла, с головой, опрокинуться в него… и этот чёрный океан вытянет, высосет из тебя ту твою каплю, что кажется тебе вселенной… Под Хэнкоком уже бесновалось сотни четыре страждущих очищения — извивались, орали, прыгали, вопили… их вопли тонули в рёве и гуле тяжелого и разухабистого рока, наглого, напористого, завораживающего душу, без российской зауми, доводящего до осатанения или столбняка — гипнотическая черная месса! Какая-то рок-банда в черных шляпах жарила вживую так, что содрогался тюремно-лагерный небоскрёб, трясся весь мир и сонмы демонов пили из душ людских чёрный сатанинский коктейль. Я рванул ворот на рубахе, мотнул головой, закрыл глаза… и ощутил, как ненависть ко всему миру исходит из меня. Господи, утоли моя печали! Ну, почему мне не остаться здесь навсегда?! Раз и навсегда! На хер мне сдалась эта Россияния, где вечно одни вечные проблемы и ничего кроме проблем!!! Здесь нет проблем! Здесь только музыка… Нет, это не музыка… это за пределом всех музык… это за пределом жизни! даже той, что под вечным номером восемь!

Я люблю эту бешенную музыку хард-рока и хэви-металла, безумно люблю! не меньше, чем Моцарта и гениальнейшего Петра Ильича… и пусть её зовут сатанинской, дьявольской, она вселяет в меня силы, когда нет больше сил жить! она заряжает мою изнемогающую душу… и я ещё как-то держусь! иначе… иначе бы я давно лёг лицом к стенке, как Гоголь, скрючился… и так же бы умер через неделю или две, опустошённый и одновременно пресыщенный всей этой мерзостью омерзительного бытия, в котором нет ни любви, ни правды, ни смысла… ни живых душ. Но в котором пока ещё есть музыка.

Боже, как я её люблю! Вдохни в меня жизнь. Музыка!

Я забыл сказать Кеше перед его отлётом, что серебра на всех упырей не хватит. И осиновых кольев тоже… Всегда мы забываем о главном.

А пуля дура, что медная, что свинцовая…

Но я дозвонился до Кеши по мобильнику. И сказал:

— Слушай, а может, не забирать так круто? Может, для начала пару министров? или этот санаторий для сенаторов… кому он на хрен нужен?! Нельзя же так вот сразу взять и подорвать… все устои?!

— Это идея, — согласился Кеша, — согласен! Именно подорвать! Для начала я бы подорвал Думу!

Такое предложение меня расстроило. Треть Полубоярской Думы была моими друзьями, а ещё две трети читателями… В Думе было много патриотов-думоседов. А Кеше только подбрось идею. Нет уж!

— Ты мне прекрати растекаться мыслью по древу, — осёк я его, — не наш с тобой уровень этих избранничков крошить! кто их породил, те пускай и мочат! Ладно, я с тобой ещё свяжусь…

Я не был матросом. И у меня были вопросы.