Охота на президентов или Жизнь №8

Кеша, милый! Ты не просто герой нашего глупого времени! Ты Архангел Михаил во плоти, спустившийся с небес и вступившийся за тихое стадо… в наш несусветный отупелый век.

Век штопаных гондонов.

Где та грань, где те непонятные годы, что великую нацию, народ-богоносец превратили в кучу штопаных гондонов… И не удивляйтесь, милые мои, и не плюйте в зеркало, не бейте его кулаками, прикладами и зонтами.

У народа-богоносца не было такого мурла… это штопаный гондон набили импортной колбасой из бешеной говядины, подмочили мочевиной «пепси», подвязали подкладкой — и народился на свет далеко не Божий герой нашего времени — «новый русский», такой же штопаный гондон, как и все эти министры, депутаты и кандидаты…

Вот и всё…

Всё нормально. Просто век штопаных гондонов. И не кривитесь! Не надо морщиться и поджимать губки! Я очень добрый человек, слишком добрый, иначе я назвал бы вас не столь ласково и деликатно, да-с, милые мои господа-с.

Вчера я шёл по кладбищу. Только навестил маму… — ох, горе горькое! — И чуть ли не в лоб столкнулся с живехоньким, целёхоньким и вертлявеньким интриганчиком, лучшим германским херром. О, майн Готт! Натюрлих! Михель Горби Меченный шел навстречу, два оператора его снимали на ходу, три быка-мордоворота охраняли, и людишек семь-восемь суетно семенили следом. Херр Горби был холён, жирен и загорел. Он прямо сочился жирной холёностью, будто только что съел пять порций италианской пиццы.

Обматерив про себя Кешу-обманщика, я пожалел, что в руках нет ни гранаты, ни засапожного ножа… Пока жалел, жирный Михель прошёл мимо — сытый, болтливый, очень довольный, с наглой ухмыляющейся рожей и прошпаклеванной пудрой бесовской отметиной на лоснящемся лбу.

Только тогда я вспомнил, что нынче у них очередное торжество демократии — десять лет назад эти лощено-холёные жирные бесы сунули под колёса танков и бэтэ-эров троих наивных мальчишек… Да, любезные мои, демократии нужна была жертва. Вот и сунули… Теперь мальчишки в земле, а «прорабы перестроек» и «великие реформаторы» на своих виллах и в дворцах далеко за пределами «этой страны», изредка, по особым случаям навещают они слетевшими с небес архангелами нашу грешную землю… Вот и этот снизошёл, благодатью пролился на благодарную почву. Ур-ряа!!!

И я упустил такой случай!

Где ты, Кеша?!

Я снова вспомнил мать… Господи, есть ли Ты вообще на белом свете? И куда Ты подевался от нас, куда Ты запропастился… коли праведниц и тружениц великих, святых век Твой новый не приемлет, а всякую нечисть носит, холит, лелеет и хоть бы что?!

Век страшный и злой… Эх, Россияния!

Мать Богородица бросила дочь свою блудную, Прахом истлел над страною Покров Её Пресвятой. В каменных храмах чужих, как и ты, беспробудная, Спит беспробудно отныне Спаситель твой…

Господь отказался от нас. Хотя на патриархии Ридикюле нашем благолепном небывало изрядно золотых одеяний, бриллиантов и жемчугов… и чем их больше, тем больше сирот беспризорных, вдовиц несчастных, убогих и проституток.

Впрочем, какие там сироты!

Бог штопаных гондонов — скважина. Присосаться к скважине — вот «новое евангелие» новых русских неру-сей: к нефтяной, газовой, водочной, никелевой, алюминиевой… лишь бы к скважине. И сосать! сосать!! сосать!!!

Сосущие. И жующие. Герои нашего времени.

Мама работала всю жизнь для России, окопы копала, воевала, в блокаде сидела, сыновей растила, и снова работала, работала, работала… и так десятки миллионов русских матерей. Теперь их в землю… и труды их в землю.

Поколение иуд зарывает Поколение Победителей.

Отдохнуть она не успела.

Всё откладывала на потом…

«Потома» не получилось.

Бледный всадник длань простёр над нами, Бледный конь копытом землю бьёт, Меж веками, смертью и мирами Праведница в мир иной бредёт…

Жирная и холёная сволочь, обещавшая нам «правовое государство», «общечеловеческие ценности», отмену привилегий и равные права, ограбила и переубивала нас, обчистила до нитки, оттянула на себя, на своих сук и своих выблядков всех оставшихся врачей Россиянии… На блокадниц и героев Отечественной врачей не осталось.

Она в земле.

Жизни век сгорел и канул в Лету. Смертный век взмахнул своей косой, В саване, с антихристовой метой, Алчный, равнодушный и слепой.

А меченный лоснящийся бес всё болтает, болтает, болтает… и венки возлагает. Жертвам. Кости эти мальчишек сочатся кровью под землей. Им бы встать на миг, на мгновение — уж они бы разобрались с этим великим реформатором без гранат и засапожных ножей.

Век грязной и мерзкой сволочи.

Я позвонил Кеше и злобно обругал его.

— Ты чего мне про Горбатого лепил, гад?! Кеша сник.

— Обознался, видать, — пробубнил он, — да и нетрезв был, сам понимаешь…

Понимаешь, понимаешь… Я всё понимал! Он столько раз отрабатывал в своих фантазиях эту сцену ликвидации Горбатого, что она вошла в его мозги уже отработанным, свершившимся материалом!

Профи, называется! Робин Гуд! Стенька Разин!

Господи, где ж справедливость на этом свете?!

«Не хватает на этом? — ответил Он. — Может, хочешь поискать на том…»

— Нет!!! — взмолил я в голос. — В другой раз! «Тогда помалкивай!» Вот так!