Охота на Пушкина

Например, в столовой. Стоило Лопатину отвернуться, например, отойти помыть руки или еще куда-нибудь – оказывалось, что в тарелку его рассольника в это время чья-то шкодливая рука вывалила полную солонку соли. Или на совещании. Встанет Лопатин что-то сказать или показать что-то по диаграмме на стене, а на его стуле, откуда не возьмись, – кнопка острием вверх. А все вокруг во главе с Пушкиным смеются-заливаются над душераздирающим криком усевшегося на кнопку Лопатина.

А то еще нагонит Пушкин десять человек грузчиков, они развернут во дворе Лопатинскую машину и поставят ее между двух берез. Лопатину нужно ехать домой, а оба бампера автомобиля упираются в березовые стволы.

Или еще хуже. Только Лопатин достанет из сейфа заветную подушечку и плед, только расстегнет верхнюю пуговку на брюках и привалится на бочок – Сашка тут как тут! Откроет запасным ключом дверь в кабинет Лопатина, подкрадется на цыпочках с группой товарищей к задремавшему Лопатину и ну орать и стучать – так что Лопатин вскакивает как ошпаренный, не соображая, где он и что с ним, с физиономией в рубцах от подушки и в расстегнутых штанах.

То есть Сашка всеми силами показывал окружающим, что Лопатин – человек, которого ни в коем случае нельзя принимать всерьез. Сашка делал из Лопатина клоуна.

Доверчивый и простодушный Лопатин, который, казалось бы, каждую минуту ожидал от шурина какой-нибудь подлянки, все равно каждый раз – к радости окружающих – попадался на его так называемые розыгрыши.

И уж совсем не стало Лопатину жизни, когда Сашка вдруг страстно увлекся охотой. И не только увлекся охотой сам, но втянул в это дело всех окружающих.

Советы директоров, главная задача которых, как известно, раздел левых барышей, теперь стали проводиться исключительно в специальном домике на дальних охотничьих угодьях. Скажем, в пятницу после обеда все руководство садилось в свои джипы и неслось к заветному охотничьему домику. Обсуждали дела, принимали решения, делили деньги, после чего парились в бане, бросались в студеное лесное озеро, ужинали, выпивали, а на утренней зорьке с ружьями и собаками уходили в лес.

И каждый раз Лопатин собирался на охоту, как в тюрьму.

– Патроны, патроны не забыл? – спрашивала у порога провожавшая жена Марина.

– Забыл! Ах, черт! И эту… как ее… Сумку для трофеев! Чтоб ее!

И Маринка бежит в кладовку за этой самой сумкой, по-научному, ягдташем. Потому что, сами понимаете, для участия в Сашкиных развлечениях пришлось накупить всего необходимого.

– Ну, с Богом! – каждый раз благословляла его на ратное дело жена. – Держись, Васёк!

Эти загородные поездки Лопатин терпеть не мог!

Во-первых, баня! Что, скажите, за удовольствие? И ладно бы еще своя, семейная, где только ты, жена и детишки. А когда десять толстых распаренных мужиков, с красными хмельными рожами, со вздувшимися венами на лбу и нездоровыми кругами под глазами, трутся друг об друга потными боками и задами, – от этого увольте! Это не для Лопатина! Вместо того чтобы поужинать спокойно в кругу семьи, мирно почитать газету, подремать у телевизора и поиграть с мальчишками в железную дорогу, – лезть вслед за всеми в ледяную воду, от которой сводит ноги, и делать вид, что ты на верху блаженства!

Во-вторых, пьянка! Даже представить себе трудно, сколько за выходные дни выпивали эти самые охотнички. Водитель Пушкина с утра пораньше в пятницу ездил прямо на ликероводочный завод, чтобы загрузить в багажник несколько ящиков вредоносного зелья, и еще ни разу, подчеркиваю, ни разу не было случая, чтобы к концу выходных хотя бы одна бутылка осталась не выпитой.

В-третьих, ночевка. Условия в охотничьем хозяйстве были, конечно же, хорошие, номера на двоих, паровое отопление, стеклопакеты и все дела, но когда удобства находятся в конце коридора, а в деревянном доме храпит десяток перепивших мужиков, и твой сосед заливается и трубит, как половозрелый марал на брачном лугу, можете себе представить, что это за сон!

А в-четвертых, сама охота! Это же чистое мучение. Во-первых, – это многочасовая топотня по разным холмам, оврагам и болотам. Во-вторых, топотать нужно с полной выкладкой, в пудовых охотничьих сапогах, а на плече все время таскать аршинное тяжелое ружье. В-третьих, Лопатин так и не привык к грохоту выстрела и отвратительному запаху пороховых газов, каждый раз испытывал тошноту и считал, что теперь-то у него наверняка лопнули барабанные перепонки. В-четвертых, ружье при отдаче каждый раз очень больно било Лопатина в плечо, так что синяк от предыдущей охоты не успевал проходить до следующей. В-пятых, он все время опасался, что какой-нибудь соратник по охоте с пьяных глаз всадит свой заряд в ляжку не оленю или медведю, а ему, Лопатину. А главное, самое главное, самое-самое главное – Лопатину было до слез жалко ни в чем не повинных убиваемых зверушек! Всех этих несчастных уточек, тетеревов, заек и лосей!