Охота на Роммеля

Мы нуждались в подобных назиданиях. Наши отряды оказались в абсурдном положении. Мы, как какие-то гражданские люди, искали смысл и решали проблемы, вместо того чтобы действовать по отработанной методике. Но у нас не было готовых вариантов. Хуже того, нам приходилось обучать новичков за несколько часов перед боем — иногда в ночь перед их первым сражением, — а по сути мы были почти такими же «зелеными», как и они. Свежие «тела» поступали из тыла и превращались в трупы еще до того, как мы узнавали их имена. Стайн воспринимал это спокойно. Остальные молодые офицеры старались следовать его примеру.

На тринадцатый день отступления, закончив пораньше вечерние дела, мы со Стайном выкроили несколько минут для разговора. Присев на откидной борт ремонтного грузовика, мы прихлебывали холодный чай с ромом — из той самой фляги, из которой он оживлял меня однажды ночью в Винчестере. Я поинтересовался, продолжал ли он писать стихи.

— Нет, черт возьми, и больше никогда не буду.

Он указал на танки и людей, которые собрались в ночном лагере.

— Такой материал требует прозы. Тут нужны короткие фразы — простые и сильные.

Я признался ему, что он снова удивил меня — что в наши студенческие дни в университете он был совершенно другим.

— Вовсе нет, — ответил Стайн. — Изменились лишь события. Они вынуждают нас переходить от слов к действиям. И какая тут может быть литература, кроме сочинения рапортов о происшедших событиях? Мы с тобой спустились на страницу ниже.

Он спросил, удавалось ли мне писать что-нибудь.

— Пытаюсь иногда, — ответил я. — Только все получается плоско и нереально. Мне не хочется обманывать себя, Стайн. Я был хорошим студентом и, возможно, поднялся бы на уровень аспиранта. Но не выше.

— Вот об этом и говорил Лоуренс! И посмотри, что сделал наш парень из Оксфорда!

Он имел в виду Томаса Эдуарда Лоуренса. Лоуренса Аравийского. Стайн рассказал, что когда он приехал в Египет, то сразу попросился в пустынную группу дальнего действия. Он мог быть ужасно настойчивым.

Я поведал Стайну о своих прошениях в САС, которые так и остались не принятыми.

— А тебе они почему отказали?

— Дивизия не одобрила мой переход в другое подразделение. Они сказали, что не могут разбрасываться офицерами артиллерии. Придурки! Я неплохо бы выглядел среди пророков и скорпионов.

Стайн засмеялся.

— Чэп, я должен рассказать тебе об одной тайне, которую не посмел бы открыть ни одному другому человеку. Моя жизнь на излете.

Он встряхнул головой.

— Я знаю, нехорошо говорить старому другу, что готовишься отдать концы — тем более англичанину, чья судьба подвешена на нитке. Но, ей-богу, жизнь от этого становится еще краше, не так ли?

Он спросил, имел ли я когда-нибудь предчувствие собственной смерти. Я ответил шуткой — сказал, что в последнее время слишком устаю раздавать пинки под зад и просто не успеваю отслеживать подобные мысли.

— Ты не мог бы сохранить это у себя, дружище? Он сунул сложенный конверт в мой нагрудный карман.

— Что там?

— Завещание, которое делает тебя распорядителем моего состояния.

— Не шути так, Стайн.

Его лицо было серьезным. Он спросил, помню ли я нашу беседу о двадцатом веке и о его безмерном презрении к этому времени.

— Все осталось в прошлом, Чэп. Сейчас мы живем перед взором Христа.

Он засмеялся и указал на пустыню вокруг нашего лагеря.

— Мы племя. Мы стали ветхозаветным народом. И немцы тоже, бедные ублюдки.

Он поднял фляжку.

— Знаешь, я привык чувствовать себя оторванным от своей общины, как мой отец назвал бы наше офицерское сословие, — продолжил Стайн. — Мы отличаемся в званиях, но не более того. Однако здесь я научился любить их. Даже старших офицеров! Адские колокола! Я готов любить и фрицев, этих проклятых свиней.

Он продолжал говорить, как будто всматриваясь в будущее — с чертовски серьезным лицом. Жизнь и смерть. Разве не забавное противоречие? Сами боги смеялись над нами, заметил он.

— Но не мрачно, а с долей дружеской шутки.

К нам подошел заместитель командира Меллори.

— О чем вы тут болтаете?

— Тебе такого не понять, — ответил Стайн и протянул ему флягу.

— Может, прерветесь ненадолго?

Меллори указал на командный грузовик, рядом с которым собирались офицеры — очевидно, для вечерней порции приказов.

— Посмотрим, сможем ли мы выбраться из этого ада и продержаться еще один день.

7

21 июня пал Тобрук. Начался галоп к Каиру.