Охота на рыжего дьявола. Роман с микробиологами

Понемногу начали собираться сотрудники и лаборанты: Джон Морган (Morgan), Силвия Миллс (Mills), Арон Рум (Room) и, наконец, Шарма. Он был немногословен. Чем-то угнетен. Обойдя лабораторию, показал мне отсек, один стол которого предназначался для моих экспериментов, а другой — параллельный — для ведения лабораторного журнала, чтения, словом, для размышлений над листом бумаги с карандашом в руке. Шарма пригласил меня в кабинет. Долго рассказывал о полученном в его лаборатории рекомбинантном BCGF. На первых порах мне предстояло определять активность разных образцов рекомбинантного BCGF (rBCGF) и сравнивать ее с активностью натурального, клеточного (BCGF) cBCGF, полученного из человеческих лимфоцитов, авторство которого принадлежало Абби Майзелю. Из многословных рассуждений Шармы выходило, что хотя по всем данным молекулярно-биологического анализа рекомбинантный rBCGF должен быть лучше: активнее и экономичней, чем препарат натуральный, полученный из лимфоцитов, на деле, на каком-то этапе очистки rBCGF активность его теряется или определяется на невысоком уровне. С этой проблемой мне надо было иметь дело и по возможности ее разрешить. Единственной привязкой мог служить мой опыт работы с пенициллиназой стафилококков. Рекомбинантный BCGF продуцировался кишечной палочкой, которой были переданы гены человеческого (cBCGF). У доктора Шармы и его сотрудников была обширная коллекция образцов этой кишечной палочки, в ДНК которой находился и должен был функционировать ген, контролирующий продукцию rBCGF. Образцы трансформированных субкультур кишечной палочки были лиофилизированы и заморожены. Мне предстояло искать иголку в стоге сена, то есть надеяться, что очередной взятый из коллекции образец бактериальной культуры окажется продуцентом с высокой степенью активности. Каждый эксперимент сводился к тому, что прежде всего я выращивал в термостате с активным доступом кислорода культуру E. coli, «беременную» rBCGF, Бактерии в термостате-качалке постоянно перемешивалась при температуре 37 градусов Цельсия. В лабораториях США, как и во всем мире, применяется десятичная система исчисления мер, весов и объемов в отличие от повседневной жизни. Когда дело касается продуктов питания, промышленных товаров, бензоколонок, до сих пор употребляются меры веса, длины или объема в дюймах, футах, милях, фунтах, унциях и галлонах. Выращенная бактериальная масса отделялась центрифугированием от питательной среды. Клетки разрушались ультразвуком или другими методами (растирание с мелкими частицами кварца, замораживание и оттаивание и др.). Затем полученная масса, состоящая из клеточных стенок и цитоплазмы (содержимое бактериальной клетки), центрифугировалась при очень высокой скорости, надосадочная жидкость фильтровалась через сульфонат-сефарозную колонку, и в конце концов полученный материал проверялся на биологическую активность. Для этого вновь полученная серия препарата rBCGF добавлялась к культуре растущих В-лимфоцитов вместе с радиоактивным тимидином, и счетчик показывал, насколько проверяемый образец биологически активен по сравнению с натуральным cBCGF, который принимался за эталон.

Каждое утро я приходил в лабораторию с надеждой, что сегодня обязательно повезет, и очередной образец rBCGF окажется счастливым — будет обладать высокой активностью. В конце дня я приходил в кабинет Шармы с результатами очередного эксперимента, цифры которого, зафиксированные на принтере, не радовали ни его, ни меня. В лаборатории привыкли к хроническому невезению, которое было продолжением и подтверждением невезения нескольких человек, занимавшихся до меня очисткой rBCGF. Закрадывалось сомнение, наверняка не только у меня: «А не мираж ли это — рекомбинантный BCFG?» Когда я выходил из радиологической лаборатории со свежеотпечатанными результатами очередного эксперимента, из разных углов «большой» лаборатории раздавалось: «Ну как, Дэйв, опять по нолям?»

Я работал все семь дней недели, практически без выходных, надеясь, что, увеличив количество экспериментов, по закону больших чисел доберусь до счастливого образца, обладающего хорошей активностью. Все было напрасно. Заходя в «большую» лабораторию или сталкиваясь со мной в коридоре, в библиотеке, около кофеварки или за компьютером, доктор Шарма обходил меня стороной. Хроническое невезение и боязнь потерять работу (в то время я был единственным кормильцем в нашей семье) до того угнетали меня, что я впал в полную меланхолию. Возвращаясь поздно вечером домой, после работы, а сверх того — после Браунской научной библиотеки я, наскоро проглатывал ужин и валился на диван лицом к стене. Хорошо, что Мила и Максим поддерживали меня. Но Максим с зимнего семестра перешел жить в студенческое общежитие, а у Милы были свои не менее травматические проблемы с поиском постоянной работы.