Охота на Скунса

Она была первой, кто назвал его тем странным именем «Гоша» вместо нелюбимого с детства Гарика. Новое имя она произнесла так, как будто они дружили всю жизнь. И он, словно рояль, который многие годы, затаившись, хранил свои струны в ожидании своего исполнителя, мгновенно откликнулся.

Было солнце, теплая осень, яркие листья на деревьях, легкая зыбь на голубой шири залива. Они гуляли у самой воды, пройдя почти к Репине. Там посидели около часа в недавно открывшемся ресторанчике, потом также пешком вернулись к машине. Им было друг с другом легко, приятно и интересно.

На другой день Беневоленскому полагалось срочно лететь в Женеву. Тогда это было внове, у них проходили первые контракты с иностранцами, и отменять вылет было нельзя. Утром он решился и позвонил Ксении.

— Вы, конечно, можете счесть меня самонадеянным или чересчур легкомысленным, но мой звонок слишком много для меня значит, — выговорил он приготовленные заранее фразы и почувствовал, что голос его перехватывает от волнения. — Я хочу, чтобы вы стали моей женой.

Он вспомнил «Анну Каренину», которую читал в десятом классе. Точнее, Левина, когда тот собирался сделать предложение Кити. Что-то такое Левин тогда подумал типа: «Если она откажется — застрелюсь». Теперь, ожидая ответа Ксении, он неожиданно ощутил биение в себе той же мысли.

Беневоленский был готов к любому ответу: к насмешке, неопределенно-уклончивой фразе, даже к «но я другому отдана и буду…». У них ведь ни одного поцелуя не было, разве что касания рук…

— Я согласна, Гоша. Спасибо, — произнесла Ксения просто.

Но ему показалось, что он расслышал неправильно, и тогда она повторила снова:

— Я согласна, Гошенька, стать вашей женой. А если в Женеве вы передумаете, то позвоните хотя бы. Тогда будем дружить.

Он не передумал, и уже через две недели Ксения обустраивала их новую московскую квартиру, которая теперь пустует и где он ночует лишь изредка.

* * *

«Как мало прожито, как много пережито!» — писал русский классик в девятнадцатом веке. Но фраза эта, если разобраться, актуальна в любую эпоху. И особенно она коснулась российских жителей на переломе веков.

Иногда Беневоленскому казалось, что с того вечера, когда они с Борисом Бельды пробовали на кухне свежезасоленного муксуна, прошли целые века. И свою женитьбу он тоже относил к о-очень далекому периоду — где-то рядом с фараоном Тутанхамоном.

Действом по поводу бракосочетания руководил Борис Бельды. Под него он снял Колонный зал.

— А мог бы и в Кремлевском дворце провести, — хвастался он, — да некогда с пропусками возиться.

И первые полтора года все у них было не так уж и плохо. Он мотался по своим делам, которые по-прежнему поднимались в гору. Она тоже стала раскручивать понемногу свой картинный бизнес. Ксения отыскивала мало кому известных художников, выбирала у них интересные работы, а потом выставляла в салонах за границей. На тусовках они появлялись вместе, и Беневоленский даже слегка гордился, что у него такая элегантная, аристократичная жена, с которой легко и с удовольствием беседуют западные послы. Денег он на нее не жалел, хотя порой поражался тому, как много приходится тратить женщине, чтобы всего-то навсего не казаться в обществе парией.

Все случилось, когда он однажды позвонил из машины по трубке домой. Трубки тогда только входили в российскую жизнь. Многие еще не забыли показанное по телевизорам потрясение Горбачева, когда он из Хельсинки звонил по сотовому в Москву. Георгий Иванович каким-то образом подключился в этот раз к разговору жены с Борисом Бельды.

— Какие чувства, о чем ты говоришь? — спрашивала Ксения Бориса Бельды. — Ты мог бы наслаждаться с лягушкой? — И сама же ему отвечала: — Ну вот, и я тоже.

На этих интересных фразах Беневоленский и вклинился в их разговор. И понял, что слова «падает сердце» имеют вполне реальную основу. Именно это он и почувствовал. Потому что говорили они явно о нем.

Бодро и весело продолжая беседу, они сговорились о встрече в той самой квартире, которая ему была так дорога и которой он гордился. Причем, как понял Беневоленский, это была их далеко не первая встреча.

По их расчетам, Георгий Иванович должен был находиться в воздухе, лететь в Питер. Тогда они еще пользовались Аэрофлотом. Так бы и было, если бы он сам не затянул совещание и не поменял бы рейс. А теперь отменил его вовсе.

Он приехал домой на час позже назначенной ими встречи, ему открыл охранник Евгений, и по его испуганному виду Беневоленский понял, что застанет парочку врасплох. Отстранив Евгения, он прошел по длинному коридору, увешанному картинами, которые приобретала жена на заработанные им деньги, открыл двери в личную половину, куда не входил никто из охраны, и услышал из спальни характерные стоны и придыхания.

Конечно, он мог бы стать в дверях и сказать, заставив себя непринужденно улыбнуться:

— А вот и я! Очередная картина «Не ждали».

Но ему хватило просто увидеть то, что там происходило.