Предполагалось, что Гардинер и Фокс по пути в Дувр заедут в Хивер, чтобы коротко встретиться с Анной, которая ради приличия покинула двор за день до возвращения Гамбары из Италии. Генрих в письме к ней, написанном на английском, объясняет цель их визита: «Моя дорогая, этот визит нужен лишь для того, чтобы снабдить гонца и его товарища всеми возможными сведениями, которые способствовали бы благополучному разрешению нашего дела, как это было задумано нами»23
.Через несколько дней Генрих написал ей снова, досадуя («находясь в недоумении», по его собственному выражению) на то, что его страдания в разлуке с ней стали поводом для сплетен в Лондоне. Он жалуется на то, что в Лондоне лучше знают о том, «что происходит со мной, чем любой, кто находится рядом, чему я немало удивляюсь». Он подозревает, что «всему виной отсутствие должной осторожности и конфиденциальности». «Пока мне больше нечего Вам сказать,– заканчивает он письмо,– но я надеюсь, что в скором времени наши встречи будут зависеть не от легкомысленности других людей, а от нашего собственного желания». Позже он сетует на то, что его личная жизнь обсуждается в каждой пивной24
.На этот раз письмо Анне привез ее брат Джордж. На его осторожность можно было положиться. Со временем Генрих начал поручать ему передавать Анне на словах то, что хотел сообщить ей. «Об этом Вам расскажет от моего имени Ваш брат,– писал он,– которому, я надеюсь, Вы доверяете, поскольку в письме это вышло бы слишком длинно»25
.Тем временем отношение к Анне становилось все более неоднозначным. Ее брат Джордж и супруг сестры Уильям Кэри были на ее стороне, так же как и сэр Томас Чейни, недавно ставший частью ближнего окружения Генриха на основании изданных Уолси Элтемских ордонансов. Анна знала, что может рассчитывать только на этих троих, в остальных она не была уверена. Сэр Джон Рассел, тоже недавно допущенный в ближний круг короля, был человеком Уолси. Энтони Браун, ставший к тому времени ярым франкофобом, не скрывал своей неприязни к Анне26
. Когда наступило время сделать выбор, он остался верным сторонником Екатерины и ее дочери. Так же поступил и Николас Кэрью, вновь занявший место при дворе. Впрочем, пока их отношение открыто не проявлялось. Люди такого склада умели ловко притворяться. Они, как Генри Норрис, быстро завоевывавший авторитет в глазах Генриха, старались до поры до времени ни с кем не ссориться27.Как только Гамбара, покончив с делами, отправился назад, в Италию, Генрих и Анна воссоединились в Виндзорском замке, где Анна заняла комнаты, находившиеся под покоями Генриха. По инициативе Уолси двое его верных камергеров Ричард Пейдж и Томас Хинидж теперь всегда находились при дворе. Оба отныне имели доступ во внутренние покои короля, причем Хинидж занял положение наравне с Норрисом и получил указание шпионить за Анной.
В первом донесении, датированном 3 марта, Хинидж пишет о том, что Анна намеренно начала изводить его колкостями и насмешками. Например, как-то мать Анны заказала «кусок тунца» с личной кухни короля, однако рыбу так и не доставили. Анна пожаловалась на это Генриху. Когда в тот же вечер Хинидж в положенное время принес Анне ужин, она язвительным тоном предложила ему присоединиться, отметив, что неплохо было бы сейчас, во время Великого поста, отведать карпа или креветок из личных прудов Уолси. Заканчивая свой «наспех нацарапанный отчет», Хинидж просит кардинала великодушно простить его, но он не привык, чтобы с ним обращались как с игрушкой, «ибо это не что иное как чванство и женский каприз»,– добавляет он, не скрывая своего презрения28
.Однако более всего говорит о личности Анны ее постоянное стремление оказывать покровительство своим друзьям и сторонникам. Как отмечает Кавендиш, «при дворе все без исключения обсуждали то, как она, пользуясь благосклонностью короля, ловко добивалась любых привилегий для своих друзей». Она хорошо усвоила уроки Луизы Савойской и понимала, что покровительство – это нечто большее, чем раздача почестей и наград, это демонстрация власти и влияния29
.