Охота на сурков

Не прошло и десяти месяцев, как престолонаследника Франца Фердинанда и его супругу «уложили наповал» в Сараеве, после чего началась Мировая Война. Вернее, после чего и был создан желанный повод, ЧТОБЫ ЕЕ НАЧАТЬ.

А еще позже, менее чем через три года, при виде бесчисленных трупов и бесчисленных насильственных смертей на войне у меня появилась своего рода навязчивая идея;я все время вспоминал охоту на кабанов, изображенную на том биде, и улюлюканье вдали. Спустя несколько месяцев после посещения охотничьего замка Франца Фердинанда во время гололеда отец мой упал с оступившейся лошади; перелом шейки бедра; он вышел в отставку в чине бригадир-фельдмаршал-лейтенанта, но, когда война началась, перешел из запаса на действительную службу в качестве «инструктора» и стал комендантом крепости Йозефштадт, захолустной дыры на богемской Столовой горе, севернее Кёниггреца; три четверти жителей этой дыры составляли военные, а одна четверть — проститутки, трактирщики и торговцы продовольственными товарами; во время войны там размещалось пополнение гаубичного полка, и молодые солдаты палили так, что дрожали стены; кроме того, в Йозефштадте проходило обучение четырнадцатого драгунского полка, отправленного позже на Южный фронт. Я был в ее составе, числясь добровольцем-вольноопределяющимся.

Женщина.

На «сцене» появилась женщина в оранжевой меховой накидке и в светлом, свободно ниспадавшем вечернем платье, от меня до нее было не более двухсот метров. Но ее лицо я не различил бы даже, если бы вставил в глаз монокль, впрочем, для этого не оставалось времени. Судя по волосам, женщина моглабыть Ксаной; я шел, и фигура ее все увеличивалась. Осанка этой «актрисы», исполнявшей сольную партию, также показалась мне знакомой. Да, она могла быть Ксаной. Хотя два обстоятельства почти исключали это предположение: во-первых, у Ксаны не было такого бального туалета, во-вторых, она боялась летучих мышей, правда по другой причине, чем… чем Пина; Ксану пугали их слепые полеты; никогда ничего не задевая, они летели совершенно уверенно. Летучие мыши вызывали у нее почти атавистическое отвращение, перед которым разум был бессилен. Поэтому мне казалось невероятным, что Ксана, поджидая меня, встала под висячим фонарем последнего дома Лареты — Нижней Понтрезины.

Впрочем, считая от меня, он был первымдомом. Кстати, я сообразил, что дом принадлежал базельскому зубному врачу, практиковавшему на этих горных курортах. Фонарь держал в когтях дракон, шкура которого была утыкана перьями цвета медянки — то был василиск, старая базельская эмблема. На Шёнлатернгассе мы жили рядом с «Домом василиска»…

Но вот вдруг «сцена» опустела. Очевидно, женщина явилась на позднее свидание, а потом ушла не солоно хлебавши.

Справа от придорожной канавы как бы начали выстраиваться в ряд «траншеи», брустверы почти в рост человека были из торфа, из искусственных удобрений, не знаю уж из чего еще; они вырисовывались при свете огней, то вспыхивавших, то снова тускневших, когда их прикрывали крылья летучих мышей, огней, которые горели в котловине, где находился вокзал, и бросали блики на улицу городка. Эти вытянутые насыпи я заметил еще тогда, когда де Колана — это было после моего неудачного визита на Корвилью, — когда де Колана, пребывавший в необычно трезвом состоянии и не сопровождаемый своей постоянной свитой — спаниелями, довез меня до Понтрезины в своей тарахтелке, на старом «фиате».

«О sole mio…» [435]

«Я не ем ничего, кроме аистиного мяса».