Охота на сурков

По силе он не превышал двадцати фононов, это мог быть цокот копыт где-нибудь на расстоянии километра, к тому же постепенно замиравший. Неужели это был шум пролетки, возвращавшейся обратно в Самедан, той самой пролетки? Неужели это топала та самая вороная лошадь, которая привезла сюда энгадинскую Ниобею Цбраджен-Трачин, а теперь бежала домой? Неужели из пролетки и впрямь вышла та женщина, мать, достойная глубокого сострадания, подвергшаяся невыносимым испытаниям? (До чего же быстро стираются подобного рода эпитеты. И насколько быстрей они начнут стираться в будущем, в эпоху повсеместного героизма матерей…) А может, из пролетки вышла какая-нибудь родственница Цбрадженов. В первом случае в доме, скорей всего, был Андри, который, поняв бессмысленность своих угроз, остался под отчим кровом, чтобы выплакать горе (ведь он еще почти ребенок). Но если причитания, которые я слышал, исходили из уст матери, тогда… Андри мог стоять где-нибудь на дороге, держа в руках карабин, убивший обоих братьев. Надо было спросить кучера, кого он доставил из Самедана. Слишком поздно. На колокольне Целерины пробило три раза, звук показался мне очень близким и чуть замедленным. Ноль часов сорок пять минут. На дороге появилась небольшая колонна автомашин с выключенным дальним светом; она тихо шла по направлению к Санкт-Морицу. И еще я увидел большого черного кота, ему не к чему было «выключать» глаза, и они горели малахитово-зеленым огнем. А потом я поравнялся с освещенным указателем дорог — коробкой из просвечивающего голубоватого стекла с двумя световыми надписями: САМЕДАН (крутой поворот налево) и ПОНТРЕЗИНА (правый поворот); развилка была в черте города, и из-за выступа левый поворот имел форму латинской буквы N, так сворачивала дорога, которая шла через Самедан в Нижний Энгадин, теперь она стала дорогой Треблы, так как вела через Сан-Джан. В верхней узкой части вогнутого зеркала водители машин, следовавших с юга и с севера, видели, кто движется им навстречу; я часто проезжал мимо этого вогнутого зеркала, обрамленного красными отражателями, проезжал в «крейслере» тен Бройки. А сейчас я направился прямо к развилке по вымершей дороге так, словно я сам был колымагой, которая тащится шагом; вот я уже увидел в зеркале свой поясной портрет, увидел, как его исказило вогнутое стекло, будто дело происходило в Пратере, в «комнате смеха» — аттракционе, который находится почти рядом с «туннелем ужасов». Но «туннель ужасов» остался позади, сегодняшняя ночь казалась мне «туннелем ужасов в туннеле ужасов» — не то чтобы это был «туннель ужасов», возведенный в степень, а скорее возведенный в химеру, в химеру химеры, ибо до сих пор на всем протяжении моего пути вообще ничего не приключилось (нельзя ведь считать приключением леденящие кровь вопли, доносившиеся из дома Цбрадженов, и пролетку, остановившуюся около него). И все же, стоя здесь, наверху, и вдыхая необычайно душный воздух, я ощущал, что эта ночь была до чертиков реальна. Я подошел к зеркалу ближе, чем надо, и одним взглядом охватил свое лицо, освещенное сбоку дорожным указателем, и отрезок дороги позади меня, где не было ни души. Лицо мое, наполовину мертвенно-бледное, наполовину темное, показалось мне не только причудливо искривленным, как в «комнате смеха», но чужим и одновременно странным, этому способствовал берет, который я редко носил, и непривычный светло-голубой шарф. Да, мое лицо походило на портрет кисти знаменитого норвежского художника-экспрессиониста Эдварда Мунка.

Я оставил позади себя Целерину и мост через юный Инн. (Неужели и он разливается в половодье? Тогда, когда вечный снег на вершинах тает под безоблачным небом?) Из долины Кампаньяча мне в лицо бил сильный тяжелый аромат молодых цветущих трав. Но мне он нипочем! Изрядная порция эфедрина — моя надежная защита. И не только от цветочной пыльцы. Я опять засунул свой «вальтер» в кобуру. Наконец-то я вышел на дорогу к Сан-Джану.

9

«Я не ем ничего, кроме аистиного мяса».

Не надо об этом думать.

Не надо думать о мировой войне.

Tôt ou tard
On bouffe bien
Chez Caduff-Bonnard.

Не надо думать о той грандиозной войне. О грандиозной минувшей войне. Уж лучше думать о войне гражданской. О четырехдневной гражданской войне. Нет, лучше не думать и о ней. Не думать о Шерхаке Франце. Думать только о последствиях, в крайнем случае можно думать о последствиях, которые имела для Треблы четырехдневная гражданская война. О многолетних последствиях… Истории с привидениями обычно начинаются так: в темную-претемную ночь одинокий путник бредет по дороге, внезапно он чувствует, скорее чувствует, чем слышит, что за ним кто-то идет.

Одинокий путник в испуге оглядывается через плечо. Лицо у него искажается, становится похожим на портрет кисти знаменитого норвежского экспрессиониста Эдварда Мунка.