Охота на сурков

Заднее колесо вжикнуло по борту тротуара, машину чуть отбросило в сторону, но де Колана быстро выправил ход — «фнг»! — и нажал на тормоз. Визжа тормозами, машина съехала к вспыхнувшему указателю, столбу с двумя освещенными ящичками из синего стекла и белой надписью, оповещающей у выезда из городка о развилке. Левое ответвление вело в Санкт-Мориц; правое — вниз, к водолечебному курорту. Если де Колана изберет левое, карабкающееся по холмам, наша гонка закончится сравнительно благополучно; ему придется включить вторую скорость, и тут уж я с ним справлюсь.

Он стремительно вывернул руль вправо. «Фиат» бросило в сторону. Мы помчались вниз к курорту.

Шоссе круто уходило вниз; туман висел здесь выше, а не лежал клубами на дороге. И угрожающий грохот озера отступил. Мы летели вдоль юного Инна, между прибрежным лугом и сосновым лесом, и темно-зеленый луч наших фар высвечивал стволы сосен, хотя верхушки их оставались в темноте. Будто есть разница, свалиться в озеро на скорости 120 км/час или разбиться о дерево… Гнать на спуске с такой скоростью — самоубийство. Ему не удержать машины… А впереди нас еще поджидают повороты…

Тут меня пронзила мысль: «вальтер»!

Выхватить пистолет, приставить его к «груше», крикнуть адвокату в ухо: «Стойте, или я пристрелю вас как бешеного пса!» Отрезвит это его? Я уже заранее слышал, как в ответ на мой панический крик он хрипло рычит: «Стреляйте в бешеного пса-патриарха, стреляйте в великого летчика, Черно-Белый!» — И слышал его сиплый смех.

Туманная ночь. Машина мчится по круто уходящему вниз шоссе. Я выхватываю пистолет и тычу его в висок перепившего водителя. Ковбойский роман. Роман ужасов. Неправдоподобно… неправдоподобно…

Мост через Инн как раз на повороте. Прежде чем повернуть, де Колана два раза легонько нажал ногой тормоз, так, точно ногу его никогда не отягощал свинцовый груз. Вот мы уже проскочили на правый берег Инна, и я против воли, да, против воли крайне смущенный, восхитился его мастерской ездой. Любой гонщик позавидовал бы таланту старого пьянчуги. Чертовски стыдно признать, чертовски стыдно, однако я должен признать: он прав.

У него ЕСТЬ все данные для классного военного летчика, черт побери, у него они есть: решительность, хладнокровие, «чутье» и пренебрежение, яростное пренебрежение собственной и чужой жизнью, именно то, что обыкновенно зовут безрассудной отвагой.

КНИГА ВТОРАЯ Свет в озере

1

Стрелка на спидометре пошла влево, и еще влево. А вот и водолечебный скупо освещенный курорт. Скупо освещенные аркады из литья в стиле модерн, под которыми прогуливались одиночные парочки в дождевиках. Возле указателя «Манеж» гонщик придержал машину. В отсвете невыключенных фар сверкали его глаза, выжидательно направленные на меня. Он, очевидно, ждал взрыва негодования с моей стороны, но я небрежно бросил:

— У меня кончились сигары. Дайте сигарету.

— Хнг-хнг.

— Должен сказать, — буркнул я, — в последнее время я не раз мог сделать свою жену вдовой. Вас только мне и не хватало, господин де Колана.

На языке у меня вертелось: вам сидеть не за рулем, а в клинике для алкоголиков. Но вместо этого я повторил:

— Должен сказать, вас только мне и не хватало.

— Хнг-хнг-хнг-хнг.

От его фыркающего смеха я едва не вышел из себя, по тут сделал удручающее открытие: это не смех. Это всхлипы. Адвокат склонился ко мне, и я увидел, что выпученные глаза его полны слез. Он рыдал с открытыми глазами. Сотрясаясь от рыданий, он склонился ко мне на плечо.

— Хнг-хнг-хнг, perdonatemi, Nero-Bianco, perdonatemi…[74] простите, пожалуйста, простите, хнг-хнг… Вы так добры ко мне, Черно-Белый… мы едва знакомы, хнг-хнг, но вы так добры… Мой единственный, да, е-дин-ствен-ный дддруг, какого у меня уже много лет… много лет… Здесь, в горах, хнг-хнннг-хнг — здесь, в горах, я ведь объект… объект насмешек… Un vecchio ubriacone[75], и н-н-ичего более… Ни единый ч-человек, ни одна живая душа не желает больше со мной… Только собаки! Только собаки, хнг-хнг… И вот ин-н-иой раз на тебя н-н-найдет такое — тут, в горах… Вы еще не знаете… хнгнг-хннг-хннг.

Уткнувшись лицом в мое плечо, он полупридушенно бормотал что-то, едва ворочая языком, то взвизгивая, то всхлипывая, словно его рвало слезами и словами, утерявшими свою членораздельность, обратившимися в глухое клокотание, подобно бульканью тонущего. Плач мужчины — это нарушение табу, но его плач тронул меня, хоть мне и было жутковато. Хотелось, держа его в объятиях, как возлюбленную, утешать и утешать, похлопывать по вздрагивающему плечу и шептать: «Ну, будет, господин адвокат, будет. Успокойтесь, иубудетбудетбудет»…

Я вышел из машины, передвинул на свое место обессилевшего адвоката. На заднем сиденье, отражая свет фар, магически-рубииовым огнем горели семь пар круглых глаз. Под рулем свернулся Патриарх, его огромные бахромчатые уши вздрагивали. Я вытащил из кармана де Коланы ключ, сел за руль.