Охота на сурков

Тен Бройка рассказал, рассказал, рассказал нам старую горную легенду — хоть обстоятельно, но донельзя бесцветно. Когда-то в незапамятные времена некий юноша погиб при переходе через этот глетчер, его любимая отправилась на поиски. Но и она не вернулась. Если в определенные дни начала лета, в период таяния снегов, подойти к глетчеру, можно услышать, как откуда-то из глубины та девушка зовет своего возлюбленного по имени: «Мортерач, Мортерач!»

— А теперь, навострите-ка ушки, милые мои. — Полари скорчила гримасу, словно с детским нетерпением ожидала чуда. — Может, мы услышим, как она зовет. Тс-с-с!..

Порыв ледяного ветра с глетчера растрепал кисточку на тирольской шляпе Полы. Боги, как ненавижу я эти кисточки, и подумать, что именно она… Но я доставил ей удовольствие и вежливо прислушался. Ветер улегся, и за нами, на шоссе, ведущем к перевалу, не раздалось ни единого звука. Великая настораживающая тишина — и тут я услышал. Откуда-то издалека с поразительной отчетливостью до меня донеслось: тактактактактак. И сразу же другой звук: это мой лоб отреагировал, как сейсмограф.

— Вы слы-ы-ышали?

— Ой-й! — восторженно вскрикнула Полари. — Я слышала!

— Пулемет, — пояснил нам Йооп. — Там, наверху, проводят ученья на высокогорной местности. Пулемет стоит на Дьявол ецце.

Я прислушался затаив дыхание. Только что пулемет стучал — так-так-так, но теперь замолк.

— Пулемет, да, конечно, но я не его имел в виду. Другой звук, секундой позже…

— Ойй, вот так Требла, он услышал и ее, глетчерову невесту!

— Пола, минутку. Ксана, а ты слышала?

— Прости, что?

Я понял, Ксана даже из вежливости не играла с нами в «службу подслушивания».

Очки тен Бройки сверкнули.

— Что же, собственно, вы, как вам кажется, услышали?

— Простите. Мне не кажется, что я услышал. Я действительно услышал. Крик.

— Крик? — несмотря на совиную серьезность, какую придавали тен Бройке очки, его губы искривила едва заметная усмешка. — Может, э-э, «Мортерач»?

— Да что вы! Душераздирающий крик. Точно… точно взвизгнула недорезанная свинья. Только раз взвизгнула…

— Och zo[86]. — Тен Бройка повернулся к машине, снял очки. — Любопытно. Любопытный факт. Сперва вы пытаетесь меня убедить, что моего Гогена украдут. Потом слышите, как визжит на Дьяволецце недорезанная свинья. — Он хихикнул, словно кашлянул. — Утешайтесь тем, Требла, что вы поэт.

Рядом с узкоколейкой по каменистой пустыне тянулась вверх дорога через перевал. Последние лиственницы на деревья даже не похожи: какие-то обугленные фабричные трубы, опутанные паутиной.

Сквозь щель в стекле, отделяющем водителя от пассажиров я слышал приглушенный голос Бонжура, его français fédéral[87] и сдержанные односложные ответы священника на мелодичном французском. Бонжур, который называл его monsieur le curé[88], не подозревал, что его подслушивают.

— Знаете анекдот об окне без гардины, monsieur le curé?

Священник утомленно покачал головой.

Бонжур слегка наклонился к священнику и, что-то прошептав ему, откинулся на спинку сиденья.

— Pas mal, hein? (Недурно, а?)

Уши священника едва шевельнулись, он, видимо, улыбнулся.

Le chef de la gare
Est en rétard,
cocu…[89]

—

напел Бонжур и оборвал, подавляя хихиканье.

Уши священника едва шевельнулись, он, видимо, улыбался.

Справа от нас показался какой-то заглохший пруд, в который на севере впадал Бернинский ручей, скорее маленькое озерцо, черно-серое, словно разлитое олово, отделенное плотиной от большего, продолговатого озера, как ни странно, но совсем другого цвета, желтовато-кремового, из которого на юг вытекал другой ручей. Мы добрались до рубежа двух озер.

— Lago Nero — Lago Bianco[90], — представил тен Бройка, словно упрямый гид, оба неравных озера.

— Черно-Белый — это я.

— Это вы?.. Оба озера? Вы? — Ему, видно, очень хотелось объявить меня полоумным.

— Nero-Bianco — Черно-Белый, так назвал меня де Колана.

— А почему, собственно? — удивилась Ксана.

— Да пьян был, — решила Полари. — Вот уж верно, два сапога пара, два чудака.

— Верно, мы — два чудака и два сапога пара, — согласился я любезно и ощутил, что успел стосковаться по адвокату. Его громыхающий «фиат» был мне во сто крат милее этого роскошного экипажа. Я неприметно опять придвинулся к щели в стекле.

— А рю Блондель у Севастопольского бульвара, знаете, monsieur le curé?

Священник устало покачал головой.

— «Нумеро сет» на рю Блондель в Париже! — удивился Бонжур; неужто тому и впрямь не известен этот адрес.

— Нет, — пробормотал священник.

— Вы входите через дверь-вертушку, — шептал Бонжур мечтательно. — Une chaleur, жара, как в турецкой бане. Примерно двадцать пять девиц, и все tout nue. Complètement nue — ну, в чем мать родила, так и разгуливают, только сандалеты и какой-то розовый фиговый листок. И надо сказать, недорогое удовольствие, monsieur le curé, une trouvaille — истинная находка! И все за сто франков, французских франков…

Бонжур наклонился к священнику, что-то зашептал.

— Верно, дешево, — робко пробормотал священник.

— Вы и правда не знаете «Нумеро сет» на рю Блондель?