Охота на свиней

Бьёрки были люди изысканные. Они жили в Почти-Юрхольме, («НаЮрхольме [32], дружочек, мы же не какие-нибудь кроты!»). Если она не хочет показаться им неловкой деревенской бабой, на счет которой они потом будут потешаться во время своих coctails-parties [33], надо помнить, что нельзя размахивать руками и распускать язык. Но как быть, если тебе не дано врожденной уверенности в себе, если ты не знаешь, что можно сказать, а что нет, и у тебя не найдется даже подходящего выходного платья? Вивиан решила, что будет просто-напросто подражать другим гостям. Будет все делать, как они.

Весь вечер Вивиан улыбалась мягкой, благовоспитанной улыбкой, прилагая все усилия, чтобы бесшумно опускать на скатерть нож и вилку, не накладывать слишком много на тарелку, не откусывать слишком большие куски, не ковырять пальцем в зубах, говорить вполголоса, не хохотать во все горло, а откашливаясь, прикрывать рот рукой, проявлять ко всему интерес, однако при этом ничем не восторгаться, оттопыривать мизинцы так, чтобы было заметно, но не слишком.

Возле каждой тарелки стояла еще маленькая тарелочка. Вивиан решила, что она предназначена для кожуры от картофеля в мундире. Вообще ее удивило, что в Почти-Юрхольме подают картофель в мундире, но она виду не подала и, очищая свою картофелину, продолжала вести светскую беседу о «Маленьких историях» Яльмара Сёдерберга [34]и молила Бога, чтобы картофелина не развалилась у нее в руках. Кожуру она аккуратно сложила на тарелочку, вовремя вспомнив, что обтирать нож салфеткой нельзя.

Но тут Вивиан увидела, что все остальные гости накладывают на тарелочку салат. Она с испугом уставилась на свою картофельную кожуру. Не прерывая беседы, не переставая улыбаться, даже не переведя дыхания, она поверх картофельных очисток молниеносно положила себе на тарелочку салат и потом съела его вместе с очистками.

При этом она ни на минуту не переставала улыбаться, даже тогда, когда молила Бога сделать так, чтобы Бьёрки сочли ее очаровательно эксцентричной.

Подали фаршированного барашка.

— О какая прелесть! Вы должны дать мне рецепт! — воскликнула Вивиан, даже не отведав блюда.

Разговор зашел о музее-усадьбе Карла Миллеса [35], в котором Вивиан никогда не бывала.

— Сколько лет я там не была! Подумать только, я уже почти забыла, где он находится!

Все сошло хорошо, и Вивиан уже решила, что ее сотрапезники позабыли происшествие с картофельной кожурой, когда вдруг посреди очередного вранья на ее зубах хрустнуло что-то большое и твердое.

Лицо Вивиан застыло, она замолчала, пощупала языком. Да нет, конечно, она понимала, что благовоспитанный человек не должен шарить языком во рту, но что было делать — у нее во рту оказался кусок кости, такой большой, что мог бы составить счастье любой дворняги.

«Отче наш! Иже еси на небеси! Да минует меня чаша сия!» — безмолвно молила Вивиан, зная, что всевидящий Господь жестоко карает врунишек.

Как сплюнуть, оставаясь благовоспитанной? Надо ли прикрыть рот салфеткой, издав при этом изящное: «Фуу!» Или воскликнуть: «Хоп!», и как ни в чем ни бывало продолжать беседу? Нет, лучше ей умереть, чем выплюнуть пищу за обедом в Почти-Юрхольме («НаЮрхольме, дружочек, мы же не какие-нибудь кроты!») О каких вообще костях здесь может идти речь? Их нет! Утверждать, что тебе в рот попал кусок кости, значит нанести этому дому прямое оскорбление.

— Душенька, все ли в порядке? — спросил господин Бьёрк, почувствовав, что с Вивиан что-то неладно.

— О да! Все так вкусно! — выдавила из себя Вивиан, приоткрыв краешек рта. — Я должна взять рецепт этого дивного блюда.

При этих словах ей удалось даже улыбнуться, хотя кость все росла, заполняя полость рта, а смертная тоска увлажнила лоб Вивиан каплями пота.

Вивиан постаралась собрать во рту слюну, как можно больше слюны. Несколько секунд она только кивала, когда к ней обращались, целиком поглощенная костью и тем, чтобы делать вид, будто все идет как положено.

Потом подумала: «В конце концов больница Дандерюд здесь неподалеку», — и когда кость и слюна уже целиком заполнили ее рот, Вивиан зажмурилась и с разбегу глотнула.

Испуганно рыгнув, кость проскользнула в желудок.

Бледная Вивиан снова могла слабым голосом поддержать беседу о музее-усадьбе Карла Миллеса и «Маленьких историях» Яльмара Сёдерберга.

И вот теперь она сама семь лет просидела хозяйкой под хрустальной люстрой. Она прочла Яльмара Сёдерберга, не один раз побывала в музее-усадьбе Карла Миллеса и научилась делать фаршированного барашка.

Почему же она в таком случае уходит? Должна же у нее быть хоть одна веская причина, чтобы вот так бросить все, что было ей до сих пор жизненно необходимо?