Охота на тигра

Девушка отпрянула от окна. Только по губам Иван Степанович понял, что она сказала: «Нет, нет, нет...» Идти к танкистам, в их комнату, заигрывать с этими жеребцами было выше ее сил.

При первой же возможности Иван Степанович сообщил Полудневому:

— Пустой номер.

— Хорошо просил?

— Просил.

— Что делать будем, дядя?

Этот вопрос был обращен не к Шевелеву. Этот вопрос Полудневый задавал сам себе.

Люба была в отчаянии. Теперь она не сомневалась, что несколько пленных, поставив на карту свои жизни, намереваются захватить «тигр», и страдала от мысли, что ничем не может помочь им. Она давала бутерброды, сумела определить толщину стен... Все это мелочи.

Им нужна книжка с описанием материальной части танка «тигр». Где достать эту книгу?

Рабочий день кончился, пленных увели в лагерь. Получая свой жетон, пожилой ремонтник со шрамом на щеке вопрошающе глянул на нее: а может, что придумала, может, догадалась, где добыть нужные странички? Она отрицательно качнула головой — ничем не может обнадежить, ничем...

Люба делала последние записи в своей «бухгалтерии», она следила, чтобы отчетность по кладовой всегда была в ажуре. В коридоре послышался топот, заскрипели ступеньки деревянной лестницы, ведущей на второй этаж. Это мастера. Сейчас начнут мыться, переодеваться, одеколониться и, поужинав, сядут писать письма: «Дорогая Клара, дорогие дети! Ваш муж и отец, слава богу, жив и здоров и находится в безопасном месте...» Впрочем, кто-либо из них обязательно заглянет в кладовую, чтобы попытаться полюбезничать с русской девушкой. Восемь мастеров — восемь мужчин, тоскующих о домашнем уюте, ласках добропорядочных жен. Любу тошнило от взглядов их маслянистых глаз, трусливых ухаживаний, тяжеловесных комплиментов, хихиканья и раскатов утробного хохота. Хорошо, что Верк по ее просьбе строго предупредил своих соотечественников — никаких флиртов с кладовщицей.

В коридоре кто-то завозился, но на этот раз дверь открыл не мастер, а танкист, белокурый красавец с фельдфебельскими нашивками на погонах. Его фамилии Люба не знала, но слышала, что товарищи называли его Густавом. Ничего не сказав, Густав остановился на пороге, вынул из кармана губную гармонику и, прислонившись плечом к дверному косяку, часто мигая белобрысыми ресницами, начал играть «Катюшу». Он играл и неотрывно смотрел на Любу ледяными серыми глазами. Иногда казалось, что он винится перед девушкой, раскаивается, зовет ее куда-то, строит перед ней роскошные воздушные замки. Он играл самозабвенно, старательно выдувал писклявые ноты, вкладывал в музыку душу, и в глазах его, обращенных к Любе, таял лед, появлялись нежность, страдание. За «Катюшей» последовали тирольские песенки, их сменила русская «Метелица».

Когда какой-то мастер, привлеченный музыкой, открыл дверь, Густав, не меняя позы и не прекращая игры, одним небрежным ударом ноги вытолкнул его в коридор. Люба поняла: Густав сильно пьян.

— Три дня — едем на фронт, — сообщил он, вытер губы и заиграл снова.

Сыграл два куплета и оторвал гармонику от губ.

— Фронт, война, — произнес он обреченно и выпучил глаза. — Танк, пушка — бух, бах! Та-та-та-та-та-та... Трах! Бах, бух!

Изгибаясь всем телом, взмахивая руками, корча страшные гримасы на лице, Густав, точно маленький мальчик, играющий в войну, долго показывал, как несется танк, стреляют пушка и пулеметы, трещит что-то под гусеницами, взрываются и горят при прямом попадании советские танки, тогда как неприятельские снаряды отскакивают от брони «тигра», точно резиновые мячики.

Все он показывал в темпе, даже капли пота выступили на лбу.

Люба продолжала делать нужные ей записи и терпеливо кивала головой. Этого Густаву показалось мало. Ему хотелось, чтобы русская кладовщица полностью представила себе ту важную роль, какую он, фельдфебель-башнер, играет среди других членов экипажа, когда их танк вступает в бой. Чтобы внимание девушки не отвлекалось от его рассказа, он вырвал из ее рук карандаш и снова начал гудеть, бахать, щелкать языком, вертеться с выпученными глазами, изображая, как он быстро находит цель и, посылая снаряды, безошибочно метко поражает ее.

Все это было похоже на воинственные ритуальные танцы мужчин диких племен перед тем, как отправиться на охоту или совершить нападение на соседей. В этот момент Густав, несомненно гордившийся своим арийским происхождением, отличался от дикаря из людоедского племени только тем, что, вместо набедренной повязки из пальмовых листьев, на нем были брюки и отлично сшитая кожаная куртка.

— Я поняла, я все поняла... — кивала головой Люба, думая с тоской, что пьяного фельдфебеля не так-то просто будет выдворить из кладовой, и ей придется задержаться на рембазе дольше обычного.