Охота на тигра. Танки на мосту!

— Я риска не боюсь, Юра. Так ведь не о нашей жизни речь идет. Копай глубже. Кроме жизни, честь имеется, вера в человека. Мы ведь советские люди.

— Надо рисковать. Всем, что у нас есть. И жизнью, и честью. Игра стоит свеч. Подумайте, что будет, если у нас выгорит.

Годун молчал, слабая улыбка блуждала на его лице.

— Теперь мне нужно ваше слово, — печально сказал Юрий. — О моей задумке никому ни звука. Обещаете?

— Это ясно. Будь спокоен.

— Значит, все, до утра... — Ключевский зашагал к бараку.

— Что будем делать? — спросил Шевелев невесело.

— Как — что? — встрепенулся Петр и перешел на деловой тон: — Свой хлеб я отдам лейтенанту. Он доходит. Это раз. Теперь насчет завтрашнего. Выйдем, Иван Степанович. Чарли дело предлагает.

— Поддерживаешь? — удивился Шевелев.

— А как же! На чем же еще бежать мне, если не на танке? Это Чарли ловко придумал, сварила голова.

— Еще не сварила, а только одну водицу на огонь поставила... Может опрокинуться, может выкипеть попусту.

— А мы зачем? Поможем.

— Как? Я должен знать, на что иду. А вы... Один — в облаках, другой — тоже...

— Мне бы только рычаги руками ухватить, Иван Степанович. Танк — это же машина, зверь стальной. Только бы рычаги в руки попали.

— Я не про это, Петя. План должен быть точным, а не вилами по воде. А у нас пока одно желание.

— Где его взять, точный план? Юрка правильно говорит — как подвернется. Дело случая.

Шевелев задумался. Его удивило то, что роли внезапно переменились, и теперь в плане Юрия Ключевского сомневался он, а Петр горячо защищал того, кого он еще недавно считал бесплодным мечтателем и даже предателем.

— Ладно. Пошли отсюда, — сказал Иван Степанович. — Хлеб отдашь? Не передумал?

— Не передумал, — стиснул зубы Петр.

— Тогда давай моим поделимся.

— А может, и ваш отдадим?

— Лучше завтра подбавим, от себя оторвем.

— Завтра Роман от меня не возьмет. Он ведь принципиальный... Будет нас подлецами, изменниками считать.

— Да, он такой. А сказать ему, объяснить, намекнуть даже нельзя.

— В том-то и дело. Мы связаны. Тайна.

— Ты так говоришь, будто я уже согласен.

— Вы мудрый человек, Иван Степанович. Такое мое убеждение — согласитесь. А во мне не сомневайтесь, я водитель первого класса, не подведу.

Долго не спали все трое.

После того эмоционального подъема, прилива сил, возбужденности, которые испытывал Ключевский, радуясь, что он открыл путь к освобождению, наступила тяжелая депрессия, и все предстало в черном свете. Жалкий фантазер — вот кто он в действительности. Полусумасшедшей, в голове которого толпятся замыслы-ублюдки, планы-химеры, ничего общего с реальностью не имеющие. Наркоман, беспрерывно курящий трубку сладостного воображения, — несбыточные мечты его опий. Как точно, одной короткой фразой разрушил Иван Степанович его очередной воздушный замок — «На ковре-самолете куда лучше...» Сказка, вздор, детские причуды, плод болезненного воображения.

Юрия трясло в нервном ознобе. Ему казалось, что с тех пор, как, выйдя из строя, он сделал десять позорных шагов, вся одежда его стала грязной и липкой, вроде он натянул на себя шкуру труса и предателя.

Иван Степанович отнесся к его предложению без энтузиазма. Петр тоже не поддержал Юрия, а он так надеялся, он отводил Петру главную роль в своем плане — танкист, умеет водить машину. Все пошло прахом. У него даже не хватило слов, доводов, красноречия, чтобы убедить, зажечь своей идеей товарищей. Значит, сама идея несостоятельна. Пленные ненавидят его. Понятно. Они мстят ему за те благожелательность и снисходительность, какие прежде он вызывал в их сердцах: «Ах, этот Чарли, душевный малый, мечтатель, не от мира сего человек!» Что же делать? Но ведь он уже решил. Тут нечего раздумывать. Однако уйти из жизни нужно достойно. Вот если б он сумел нанести удар какой-нибудь железякой по голове проходящего мимо технического гауптмана... Было бы замечательно. Его сразу бы пристрелили, растерзали на месте. И хорошо. Умер все-таки не зря — баш на баш. И не нужно будет возиться с петлей... Но Иван Степанович и Петр, может быть, выйдут все-таки?

Тело дрожит противной мелкой дрожью. Не унять эту дрожь, не остановить тягостных мыслей — все напрасно, не трать, куме, силы...