Охота на тигра. Танки на мосту!

— Мастеров следует уведомить под расписку, что они должны каждый час, нет, каждые полчаса выстраивать своих рабочих и по всей форме производить перекличку. После этого они докладывают дежурному, что все рабочие налицо.

Верк начал испытывать раздражение. То, что в приказном порядке излагал ему эсэсовец, было явной бессмысленностью. Кому нужны столь частые переклички и, тем более, доклады дежурным, да и сами дежурные, если рабочие все время перед глазами мастера, а часовые на вышках следят за передвижением каждого на базе.

— Оберштурмфюрер, — не без издевки вставил Верк, — вы, возможно, забыли, что эти люди нужны мне не для строевых упражнений, а для довольно сложной, кропотливой работы?

Брюгель бросил уничтожающий взгляд на начальника рембазы.

— До тех пор, пока за пленных отвечаю я, вам, гауптман, придется считаться с моими указаниями, даже если они покажутся вам нелепыми. Переклички, доклады каждые полчаса — обязательно!

Тут внимание эсэсовца привлек пленный, шагавший к кладовой с заляпанным черной краской ведром.

— Вот они! — с явно наигранным возмущением воскликнул Брюгель. — Разгуливают у вас совершенно свободно, без надзора. Праздношатающиеся!

— Этот пленный выполняет мой приказ, — спокойно возразил Верк. — Он пишет на стене второй урок. Для пользы дела необходимо, чтобы они выучили хотя бы сотню немецких слов. Всего три урока.

— Уроки... — сварливо пробормотал оберштурмфюрер, провожая пленного недобрым взглядом. — Поможет, как мертвому горчичники. Им нужен более впечатляющий урок. И он будет. Сегодня же...

Ключевский шел в кладовую, у него кончилась краска, а нужно было написать еще почти половину слов второго урока. Юрий заметил, что комендант обратил на него внимание, и, хотя не расслышал ни одного слова, понял, что эсэсовец говорил о нем. Само по себе это не сулило Юрию ничего хорошего, однако он все же не обеспокоился — рядом с Брюгелем стоял технический гауптман, которому работа Юрия понравилась.

Оказалось, девушка-кладовщица ждала его прихода. Глянув в окно, она торопливо произнесла:

— На верстаке в бумажке бутерброд. Съешьте. Сейчас же! И никому ни слова.

Юрий оцепенел — девушка отдавала ему свой завтрак, а может быть, не только завтрак, но и обед, ужин, все, что предназначалось ей на весь день. Как бы защищаясь, он поднял руку с кистью. Это был непроизвольный жест, невольно выразивший охватившие его противоречивые чувства.

— Не надо...

— Берите ешьте! — От тревоги и нетерпения девушка притопнула ногой. — Сразу, здесь...

Она беспокойно взглянула в окно. Знала, чем рискует, и волнение ее нарастало.

А чудаковатый пленный с жетоном № 13 на груди медлил, кусал губы.

— Ешьте, — почти умоляюще крикнула Люба. — Скорее!

— Нет, нет... — затряс головой юноша. — Я один не могу. Товарищи...

Он не может есть один, он должен поделиться с товарищами. Люба была в отчаянии. Все складывалось гораздо сложнее и опаснее, нежели она предполагала, когда решила отдать свой завтрак пленному. По ее предположению, он должен был тут же, в кладовой, проглотить маленький бутерброд, облизать губы и этим уничтожить все следы. Но он оказался не из тех, кто думает только о себе. Как благородно с его стороны — бутербродик с крохотными ломтиками сала делится на три-четыре равных части. Очень трогательно! Но и степень риска, на который отважилась она, сразу увеличивается пропорционально числу его друзей.

Юрий овладел собой. Голод, начавший терзать его при виде хлеба, отступил, как зверь, отогнанный огнем от его жертвы.

— Не надо, — мягко сказал Юрий. — Лучше скажите, где линия фронта. Знаете?

— Наши вышли к Днепру, — встрепенулась Люба. И, почувствовав прилив смелости, снова показала на бутерброд.

— Берите! Ну берите же...

Юрий решился, сделал шаг к верстаку.

— Только газету оставьте. И, пожалуйста, осторожно. Если узнают, мне... — В голосе девушки звучали слезы.

Юрий посмотрел на нее и как-то особенно, одними глазами грустно улыбнулся.

— Не узнают. Помните: вы мне ничего не давали, и я ничего не брал. Спасибо!

Пленный быстро и осторожно завернул бутерброд в тряпицу и сунул в карман.

Через несколько секунд Ключевский покинул кладовую. Люба увидела в окно, как идет он, поддерживая руку с ведром на весу, стараясь не расплескать краску. Кто же он такой, этот тринадцатый номер? Неумелый удар молотком по зубилу и на диво быстрая сообразительность, слова о внутренней схожести, родстве душ и радующий, тревожащий душу букет из пламенеющих резных листьев, верность товарищам даже в малом и звучащая, как клятва, короткая оборванная фраза: «Не узнают...» — не вязалось все это с тем главным, что определяло поведение человека: как-никак оказался он среди тех, кто будет ремонтировать оружие врага. Что же побудило его?