Охота на тигра

— Так точно, в мастерской индивидуального пошива Военторга до войны работал.

— Прекрасно. Мне френч немного сузить сможешь?

— Ну как же! Только я...

— Догадался, что не с пустыми руками. Выкладывай.

Смирнов оглянулся, вздохнул, лицо его приняло какое-то благостное выражение.

— Я еще Баглаю об этом хотел сообщить, но не успел. По-моему, пленные Годун и Ивашин затевают что-то. Возможно, и Скворцов с ними в компании.

Нестеренко смотрел на Смирнова, широко раскрыв глаза, не скрывая того большого интереса, какой вызвало у него это сообщение.

— Что же они затевают, и какие у тебя основания так считать?

— Наблюдения и заключения хода мысли. Что затевают — не скажу, но к чему-то готовятся.

— Э-э, брат... Это вилами на воде.

— Хочу обратить ваше внимание на то, про что после долгих раздумий собирался довести до сведения Баглая. Годун был в дружбе с Шевелевым — неразлейвода, хотя они это прятали, выражаясь военно-тактическим языком, под дымовой завесой равнодушного отношения. Но шептались часто. Теперь, кто такой Шевелев, вы знаете.

— Знаю.

— А как говорится — яблоко от яблока далеко не упадет...

— От яблони.

— Вот, вот, вы меня поняли.

— Ну а все-таки, в чем ты заподозрил Годуна и Ивашина?

— Они тоже: вроде как и не знают друг друга, а сойдутся вдвоем и шепчутся. Замечал не раз. Теперь дальше. Подходит ко мне на днях Скворцов, оглядел меня так, будто приценивается, купить хочет, и спрашивает: «Как ты себя ощущаешь в смысле боевого духа? В покойники определиться не собираешься?» — «Нет, — говорю. — Пока что нет такого намерения». Поговорили мы так и разошлись. А вчера, когда шум с переселением поднялся, подходит ко мне Годун и агитирует меня переселятъся на второй проход, к себе рядышком, говорит, там ребята что надо подобрались.

— И ты перешел туда?

— Перешел. Годун, он ловок, головы блоковым заморочил, и попал я с его помощью беспрепятственно на новое место.

— Ну а Скворцов при чем тут?

— Скворцов узнал, что я на новом месте, обрадовался, поздравил даже с новосельем.

— А чего у Скворцова к тебе такое отношение?

— Так вроде друзья мы с ним. Так он думает. То целая запутанная история. Расскажу, если потребуется. Я его однажды спас от верной гибели. Вообще-то я себя спасал, а вышло так, будто жизнью рисковал ради товарища. Так и пошло — друзья. Но он мне никакой не товарищ. Он насквозь советским духом пропитан, а я — кулацкий сын, я имени и адреса своего настоящего боялся, моего отца колхозники до нитки обобрали. Скворцова немцы на поле боя раненого взяли, а я в плен с пропуском пришел. Конечно, немцы того обещания, что в пропуске, не придерживаются. Но ведь если бы все так поступили, как я, то вся война, страдания наши давно бы кончились и жили бы мы под немецким строгим, но справедливым порядком. Потому что наш народ своего порядка установить не может. Так я понимаю, господин староста?

— Правильно понимаешь, — сказал Нестеренко, открывая ключом ящик стола и доставая четвертушку пайки. — Возьми, больше пока что не заработал — одни догадки, предположения. Ты, брат, конкретное что-то дай. Там Чарли от тебя недалеко.

— Рядом почти.

— Как он? Ничего не замечал?

— Чарли что? Он, можно сказать, не от мира сего человек, Иванушка-дурачок, одним словом. Ходит как лунатик, глаза прикрывает, губами шевелит.

— Ладно. Твои наблюдения и предположения могут оказаться очень ценными для нас. Продолжай. Только веди себя осторожно, не зарывайся, не лезь в душу. Заподозрят— могут утопить в уборной. Такой случай уже был... А нам потерять ценного агента не хотелось бы. Понял?

— Благодарю, господин староста, за сочувствие и моральную поддержку. А френчик я вам ушью в талии, на немецкий манер. как влитой будет.

Смирнов вернулся к своим нарам, не скрывая того, что разговор со старостой не сулил ему неприятностей. Сказал Годуну со слабой, насмешливой улыбкой:

— Френч ему сузить в талии потребовалось. На немецкий манер. Сузим... Может, ниток моток раздобуду.

Перед вечерней поверкой Ивашин принес Ключевскому еще одну «срочную»: «Проверка возможна ближайшее воскресенье. Готовьтесь. Замыкающего автоматчика и старосту берем на себя. Удачи. Крот».

Судя по тому, какую бурную деятельность развил Нестеренко в четвертом бараке, Язь не ошибся — в воскресенье следовало ожидать проверку. Староста носился по проходам с полученной в наследство от Баглая дубинкой в руке, требовал по нескольку раз перестилать постели, мыть полы, вытирать несуществующую пыль. Однако главным предметом гордости нового старосты были таблички, прикрепленные к каждому постельному месту на нарах — порядковый номер, фамилия, инициалы. Изготовлять такие таблицы в вечернее время было приказано нескольким пленным, в том числе и Ключевскому.

На второй день староста потребовал Юрия к себе.

В канцелярии стоял едкий чад, от которого слезились глаза, но Нестеренко был в отличнейшем настроении. С помощью одного из блоковых он заливал в отверстие, просверленное в утолщенной части своей дубинки, расплавленный свинец.