Охота на труса

Во всех стараниями преподавательского и туторского состава была воссоздана та или иная национальная атмосфера. Так, Иоганн любовался альпийскими лугами и нибелунгами; Боваддин жил в окружении пальм, антилоп и львов; Сунь медитировал на китайскую стену; Гопинат засыпала и просыпалась с видом на Тадж-Махал, многорукого Шиву и слонов; Дима ежился при взгляде на заснеженную Петропавловскую крепость, и так далее. Опять же держать их порознь было спокойнее, изображения с потолочных камер выводились на монитор дежурного тутора, и общие вольные сборы были возможны только в комнате отдыха – «рекреации», как называл ее Сановничий, да в пресловутой душевой, гнезде растления. Проектировщики здания позаботились обо всем, кроме отдельных санузлов, потому что повелись на слово «приют». Архитекторам и в голову не пришло, что в приюте возможна иная планировка; кто-то зазевался и не обратил их внимание на особый статус его обитателей, а после было уже поздно что-либо менять. Директор сперва бушевал, потом успокоился, но не упускал случая помянуть строителей недобрым словом.

Спрятать книгу было негде – разве что в туалетном бачке, да и то ненадолго: там шуровали, не нашли, но обязательно вернутся и заглянут опять. Запершись в дальней кабинке и сделавшись недоступным для камеры, Ибрагим устроился на толчке и принялся лихорадочно листать страницы. Знать бы, что искать! Одно было ясно: в руках у него оказалась краткая иллюстрированная энциклопедия. Точнее, часть ее, хотя и большая. Он просматривал статью за статьей, не находя никакой крамолы. Все, о чем там рассказывалось, он уже знал из уроков истории и географии. Правда, здесь было больше портретов. А в конце, где перечислялись выходные данные, стояло непривычное слово «тираж». Ибрагим забрал в горсть свою отвратительную бороденку. Значение слова он знал, но никогда не видел его в приютских учебниках. В обычных книгах – другое дело. Почему он вообще обратил внимание на такую мелочь? Потому что книга, имевшая сугубо просветительское и справочное назначение, напомнила ему все тот же учебник; он сунулся в конец и ощутил некую странность – действительно, сущий пустяк, но Ибрагим славился пристальным вниманием к любой безделице, для него не существовало маловажных деталей. Итак, в учебниках не проставлялся тираж. Раньше он об этом не задумывался, хотя и отмечал про себя; теперь же его осенило: все эти пособия печатались для внутреннего пользования и тиража не имели в принципе.

Размышляя над этим, он продолжал листать. Мелькали портреты. На одном он задержался: это был Сталин, две фотографии рядом – молодой, в годы экспроприаций банковского капитала, и пожилой, в кителе и звездных погонах. Ибрагим вдруг сообразил, что слышал о Сталине, но ни разу не видел. В учебнике не было его снимка. Тоже мелочь, и он бы запомнил ее, но не вник, однако лицо молодого Джугашвили показалось ему знакомым. Вдруг Ибрагим отшатнулся. Из книги на него смотрел Дато.

Чуть старше, но ошибиться было невозможно. Копна черных волос, хитрый прищур, густые усы. Дато еще не отпустил таких, но дело было не за горами, и весь он давно оброс жесткой шерстью. Однако главным доказательством стала рука. В энциклопедии о ней не говорилось ни слова, но Пыльин однажды обмолвился о сухорукости Сталина. Тогда это не вызвало никаких подозрений, теперь же явилось решающим доводом. Ибрагим привстал с толчка и осторожно выглянул из кабинки. В коридоре кто-то разговаривал, но в остальном было тихо. Он начал лихорадочно вспоминать, кого им не показывали еще. Сталин естественным образом потянул за собой Гитлера. Да, Гитлера они тоже не видели. Но страницы на букву «Г» были вырваны, и Ибрагим стал думать дальше. В голове, обычно холодной и трезвой, образовался сумбур. Никто не шел на ум, и он решил зайти с другого конца. Вот, например, Сунь. Нужная буква сохранилась, Ибрагим быстро перебросил пару страниц. Вот он – Мао с улыбкой Джоконды. Кто еще? Дима? Кто такой Дима? Но главное – кто он сам?