Охота на царя

Следственный надзиратель оказался бывшим квартальным, старым, больным и суетливым. Звали его Хаим Дувидович, и происходил он из «волынских полицмаков», или, как их еще называли, «николок», которых в далеком 1846 году прислали в Нижний Новгород из Волыни. Император Николай ввел тогда для евреев воинскую повинность, и более семидесяти тысяч из них пошли под знамена. Нижегородские же «николки» в количестве трехсот человек попа ли из волынских местечек на Волгу за неуплату податей, и все были записаны на службу в губернскую полицейскую команду. Большая часть рекрутов была молода (17–20 лет), но уже жената. «Николки» приехали с женами и детьми и образовали в Нижнем Новгороде шумную еврейскую колонию, быстро расцветшую на волжской земле далеко за чертой оседлости. Волынцы ловко взяли в свои руки полицейское дело, заняли все фельдфебельские и унтер-офицерские должности и долго охраняли порядок в Нижнем, пока не повымирали… Шириц оказался последним из волынских могикан, еще не оставившим службу. Дети его выросли и разъехались, а без дела старику было скучно. Добрый немец Каргер оставил его, давно уже бессрочноотпускного, при полиции «пока ноги носят».

Поняв, что начальство им недовольно, Шириц чуть не помер у себя в крохотном кабинетике от расстройства. Лыкову пришлось отпаивать его чаем с мятой и слушать долгий рассказ о тяжелой, но беспорочной службе и прежних полицейских нравах. Про себя Лыков решил дать старику досидеть до отдыха, а пока в помощники ему, для работы, определить Фороскова – второго, после Титуса, по способностям в городском сыске.

Время подходило к обеду, когда Лыков, наконец, освободился от всех дел «об утоплении непотребных девок» и смог заняться семейными проблемами. Скоро день преподобной Анны; у матушки подступал день ангела, и он отправился в Большой Москательный ряд Гостиного двора, где есть хорошая лавка с серебряными вещами. Свернув с Верхней Живоносновской в Рыбный переулок, Алексей увидел в конце его, у Спасской часовни, доктора Милотворжского, с кем-то беседующего, и хотел уже дружески помахать ему издали рукой. Но удержался: очень уж необычное у доктора было выражение лица. Эдакая смесь ужаса и бессильной ярости…

Алексей неспешным шагом свернул за угол, мигом обежал мучной лабаз и оказался у докторова собеседника прямо за спиной. Крепкая и гибкая фигура, уверенные движения; так и машет перед лицом Милотворжского смуглой и не очень вымытой рукой. В кулаке зажата какая-то тряпка… И есть в незнакомце нечто недоброе, угрожающее. Лыков, достаточно уже опытный сыщик, быстро понял, что человек этот из другого мира, из уголовного. Что ему нужно от полицейского доктора, и почему тот не зовет на помощь, хотя явно в ней нуждается?

* * *

Иван Александрович Милотворжский родился в семье сельского дьячка на юге губернии, в Сергачском уезде. Пошел было по стопам отца, отучился год в Нижегородской семинарии, но не смог совладать со страстью души своей: перевелся в Казанский университет, где и закончил с отличием медицинский факультет.

По завершении учебы Милотворжский сразу же стал врачом Макарьевской части. Сам не ожидал: была вакансия, он решил попробовать на время, и втянулся… Странный мир полицейской медицины – вскрытия, экспертизы, непридуманные людские драмы и невиданные глубины человеческого падения – увлек его. Иван Александрович вырос до врача городского полицейского управления, ездил на следствия, обходил остроги. Многие каторжные и сидельцы арестантских рот, от Варшавы до Корсакова на Сахалине, знали доктора Милотворжского. И вдруг…

Доктор зашел на Нижний торг за пинетками. Гордость его, годовалый сын Бориска, начал уже вставать, держась за стул, и предпринимать короткие походы. Вчера он изгрыз последнюю пару носочков, жена наругала его ласково, пожурила няньку Доротею и послала Ивана Александровича купить пинеток побольше да повкуснее.

Милотворжский шел мимо Спасской часовни, когда крепкая немытая рука ухватила его за плечо.

– Что такое! – вскинулся было он, но тут же осекся. Взгляд у человека был очень уж нехорош: наглый, дерзкий, от него так и веяло опасностью. Полицейский врач узнал этот взгляд, он видел подобные раньше. Так смотрят «иваны» – вожаки преступного мира, главари и властелины тюрьмы и каторги. Каждый «иван» обязательно имеет несколько убийств, несколько побегов; ему знакомы все притоны империи, все ее пересылки и централы. Аристократы среди уголовных, «иваны» и руководят всем этим сообществом, порабощают и развращают случайно угодивших в тюрьму, придумывают «правила» – уголовную мораль, сознательно борются с государством и его «правилами». Словом, они – главное зло, которое воспроизводит само себя; они есть сама суть и сам движитель преступного мира.

– Слышь, доктор, тебе эта вещь знакомая? – заговорил неизвестный, обнаруживая при этом золотую фиксу во рту, и показал Ивану Александровичу маленькую детскую шапочку. Такую же, какую он утром видел на своем Бориске, когда толстая Доротея выводила его на прогулку.