Охота на вампиров

И правда, ползло. Ползло быстро, в их сторону. И опять полные непонятки! Солнце выглянуло из-за облаков и теперь било им в глаза.

— Швыряй гранату!

Николай вырвал чеку и бросил в движущуюся массу гранату. И вновь Федор выжал до предела педаль газа. Остановились, когда далеко позади грохнуло. Мужчины на всякий случай пригнули головы и просидели, скорчившись, где-то полминуты.

— Ну что?

— Вроде тихо…

Открыли дверцы, высунулись… Нет, что-то там в пыли ворочалось.

— Сколько у нас осталось, две? Солить их, что ли…

— Федь, а осколки?

— Пригнемся, как сейчас.

Так и сделали. Федька бросил свою гранату на насыпь, а Колька — на дорогу в шевелящееся месиво. Для острастки еще по рожку из автомата выпустили.

Ал потом спросил:

— Федор, но ты хоть разглядел, с чем боролся?

— Не-а, — ответил он, — одни клочья зеленые вокруг валялись…

Боже, как их за самодеятельность распекали на ковре! Особенно за гранаты. Не столько Николая, сколько Будникова. Он и рангом повыше, и старшой по команде. И это несмотря на то, что в поселке химиков два человека все-таки пропали… Пусть безобразники, пьяницы, а все одно — люди.

Федор Зинаидович уж и не надеялся, думал, из любимой милиции попрут. А вышло все наоборот. Вдруг дали капитана и послали сюда, в этот сибирский город. И только здесь он узнал, что ему предстоит охота на вампиров.

Глава 7

«Соломенный Дворец»,

20 февраля 1855 года

Любезная Мария Евграфовна!

Медленный, заунывный тон большого сибирского колокола напоминает душе о начале и конце. Мне довелось проглотить полный и зрелый плод добра и зла, а уверяют, что он однокачествен с плодом древа жизни; но это уже тогда, когда догорит пламенное оружие херувима, который его стережет…

Здесь мы каждый день под тучами, в метелях и завывании ветра. Такое состояние атмосферы разлучает с прекрасными загородными окрестностями, и немудрено мне теперь сочувствовать вашим описаниям омской скуки.

Вести и письма из дальних краев благо подтверждают, что жизнь теплится за пределами нашего тусклого округа. Если кто согбенный годами сбирается в дорогу, иные входят с радостно раскрытыми очами.

Я о Мишеле… Представь себе, наш молодой Соломин пребывает во влюбленном состоянии. Предмет его вожделения некая Нюра, прелестная воспитанница нашего славного Карла Антоновича фон Берга. И вот тут даже не знаю, что больше мне, радоваться или огорчаться. Естественно, радоваться за Мишу и огорчаться за Карла Антоновича.

Ты, моя дорогая графиня, бесспорно помнишь мои рассказы о фон Берге, друге моей беспечной молодости, бретере, дуэлянте и прочая… Как за ним ни гонялась дама с косой, он благополучно избегал с ней встреч, за что даже получил прозвище Бессмертного. Ни здесь, ни в Италии, ни в Греции — в самой гуще баталий миновала его злобная старуха… А вот на тебе, на Дунайском театре отхватил сполна. Я имею в виду контузию, полученную им в этой нынешней Крымской войне.

Отдать должное, вернулся он в Петербург героем, ушел в отставку по случаю ранения полковником. Снял дом на Сенной и живет затворником. Право, я вначале и не поверил, знаючи бурный характер Карла Антоновича, но Мишель описывает все так достоверно, что сомнения невольно рассеиваются. Да и сам Берг в своих письмах ко мне выглядит совсем иначе, нежели я его представлял. Бесспорно, годы подвергают нас изменениям, печали изнашивают душу, но есть нечто, что заставляет вспоминать былые годы и встречать с радостью друзей юности. Вот это «нечто» в Карле Антоновиче не проглядывается, и меня, не знаю почему, тревожит…

Добрый Миша описывал мне, как он явился к нему с моими рекомендательными письмами, как был довольно ласково привечаем и самим хозяином, и его прелестной воспитанницей. Сразу бросилось в глаза, что Мишель со всей своей юношеской категоричностью назвал Карла Антоновича «поиздержавшимся Чайльд Гарольдом». Скажу откровенно, меня сия характеристика изрядно насмешила.

Хотя его цитата из Байрона оказалась к месту:

И в мире был он одинок. Хоть многих

Поил он щедро за столом своим…

Он дал достаточный портрет моего друга, опирающегося на трость высокого пожилого человека с глубоким взором и благородной сединой в волосах. С его тонких губ не сходила саркастическая усмешка, и Мишель поначалу робел ужасно. Но когда Карл Антонович заговорил о Байроне, с которым был близко знаком, и который принял смерть на его руках, взор смягчился, речь стала живой, и фон Берг расположил к себе юношу. Мне почудилось, я сам присутствовал на той беседе:

Немудрено… Карл Антонович сам в письмах ко мне постоянно ссылается на этого вечного скитальца:

И мне по сердцу будет та страна,

И там я буду тлеть в земле холодной, — Моя душа! Ты в выборе вольна:

На родину направь полет свободный…