Охота на ведьму

Вот же старый конь! И вправду — борозды не испортит, но и новую не вспашет, всё те же интриги, всё та же тяга к власти, прежняя беспринципность да жестокость… Подумать страшно — отправил на смерть собственного ученика! Того, кого растил и пестовал! Того, кто стал едва ли не сыном! Хотя, чего с них взять, с этих эльфов… Вон ведь, пожертвовал Йонех невесткой, равнодушно рискнул жизнью собственного отпрыска (пускай и слабоумного) да ещё и новорожденным потомком. А потом попытался умертвить помощничка блистательной махинации — Тороя. И ведь, если бы не Лита…

Да, у Йонеха была богатая предательствами и обманами жизнь. Торою в припадке гневных воспоминаний даже сладко помечталось, мол, вот бы прервать её окончательно и бесповоротно, в отместку за все гадости. Хотя, к чему теперь? И так остался остроухий ни с чем — без Силы, без влияния, без власти. А это для него, пожалуй, пострашнее самой мучительной смерти.

Тут, наверное, можно было бы даже порадоваться, да только кроме Йонеха пострадали ещё сотни и тысячи людей. Как им жить без привычной магии? Как лечить скот, если придёт из диких земель неизвестный лекарям мор? Как сохранять посевы в скупое на дожди лето? Как получать диковинные снадобья, заглядывать в прошлое и будущее, оберегать свои границы и противостоять первородному колдовству? Что теперь ждёт государства с разом обессилевшими армиями? Как властителям уберечь подданных от паники, как предотвратить восстания, как угомонить воспрянувших колдунов и простых бандитов, которых теперь уже не изловишь при помощи магии? Очень, очень безрадостное будущее маячит впереди, а сдержать поднимающуюся волну бедствий можно только сильной уверенной рукой, безжалостно и жестоко.

А ещё хотелось знать, что при всём этом на уме у Ители? Зачем она руками кхалаев убила старика Баруза и семью Илана, зачем расправилась с магами? Да, много смертей взяла на свою совесть красавица Фиалка. Как-то отмоется теперь? Ведь непохожа по рассказам Алеха на жестокую душегубку, и вот, на тебе, разошлась почище Аранхольда и того же Йонеха. К чему только? Что нужно хитрой и очень сильной колдунье? Или есть у зеркала ещё какая-то загадка, ещё какой-то запас гадостей? От одной этой мысли по спине волшебника поползли мурашки. Ай, да Итель… Ай, да ведьма. Нагнала такого страху, какого и сотня сильнейших магов не смогла бы вселить…

Торой ещё думал о злокозненной колдунье, но мысли становились всё более вязкими и тягучими, терялись в сладкой дремоте, уплывали, ускользали, меркли — волшебник, словно по крутой ледяной горке, скатился в мир сновидений. Впервые за многие годы ему приснилась Тьянка, такая же вертлявая и ловкая непоседа, большеглазая и остроносая. А ведь Торой думал, что вовсе позабыл её проказливые черты!..

Как давно это было… Чернокнижие, некромантия, обряд Зара, на который маг и пошёл-то ради того, чтобы перешагнуть таинственный рубеж, заглянуть в Мир Скорби, увидеть подругу детства да попрощаться с ней, навсегда отпустив из памяти и сердца. А ещё попросить прощения за то, что его — надёжного друга и защитника — не оказалось рядом в тот самый момент, когда надо было спасти из холодных цепких объятий смерти.

В сегодняшнем сне, точь-в-точь как тогда, во время обряда, Тьянка вышла из чернильной темноты, просияла лучезарной улыбкой, беспечно почесала острый кончик вздёрнутого носа и сказала на просьбу о прощении то же, что и много лет назад:

— Глупый. А ведь смерти и нет вовсе. Есть иные рубежи, куда шагнёшь и подивишься.

Торой попытался ухватить подружку за локоть, и ему это даже удалось — пальцы скользнули по тёплой руке. Но девчонка вывернулась, взметнув тяжёлой косой, и спросила капризно, как спрашивала всегда, когда собиралась осадить задавалу-магика:

— Ну? Чего припиявился?

— Как шагнёшь? — спросил взрослый Торой в своём сне.

Этот вопрос казался ему особенно важным.

— Как шагнёшь? — повторил волшебник.

И подруга, которая так навсегда и осталась девчонкой пятнадцати лет, ответила на столь нелюбимом чародеем просторечье:

— Ты ж некромант. Поди, и сам знаешь. Есть тайные двери, которые открыть не всякому по силам.

Он ни единого слова, ничегошеньки из сказанного не понял и в отчаянье крикнул:

— Постой! Объясни!

Но Тьянка лишь пожала плечами, подивившись его непроходимой бестолковости, и поспешила куда-то, подобрав обтрёпанный подол простенького платья. Побежала прямо в непроглядную беспамятную черноту, растворяясь в ней, пропадая… Но всё-таки сжалилась, крикнула из неведомого далёка:

— Топай, топай, да девчонку свою блюди! Любовь, она ведь не только на дары щедра, но и на откуп.

Он проснулся в поту.

* * *

Старая Ульна поднялась как всегда ранёхонько, ещё и коров в поле не выгнали. Вся деревня спала, а её — дряхлую — словно демоны какие погнали с сонного ложа. И снова бабка неспешно оделась, снова пошла на кухню, снова налила себе топлёного молока с золотисто-коричневой жирной пенкой, взяла сладкий пирожок и села у окна. На столе перед ней в нарядной чистой миске тихо мерцал неземной огонёк.