Охота на Вепря

Матвею Кабанину нравилась эта песня. Он ее слышал много раз! И оттого только веселее ходила плетка по бокам стиснутого путами Никиты Шереметева. Как же хотелось Антону остановить гнусного Кабанина, и каким путем, все равно! Хоть мечом! Но тогда с жизнью пришлось бы прощаться! А Шереметеву, он понимал, все равно гибнуть. Не он бы, Антон, донес, другой бы нашелся! И потому наступил Антон Кураев на совесть свою, заглушил сердце крепким вином, которого, как оказалось, тоже в пыточной было в достатке. И постарался вспомнил всю злость, кипевшую в сердце, когда его отхаживали плетьми в шереметевском имении. И упрашивал уже зло, глядя глаза в глаза, а то и крепко держа за бороду бывшего хозяина:

– Сознавайся, Никита Васильевич! Во всем сознавайся! Хуже ведь будет! Говори, как Старицкому угодить хотел! – требовал он. – Помни, всегда может быть еще страшнее!

Но измученный Шереметев был крепок в своей воле. И только совестил и проклинал палача, бывшего слугу, когда набирался сил. И понимал Антон, разом трезвея, как тот прав! И не смел ответить, попросить прощения, чтобы грех ему отпустил великий, потому что рядом трудился изувер Алексея Басманова.

В кремлевском каземате их было не трое. Четверо! В углу у лампадки сидел молодой писарь. Тенью сидел! Зайцем под кустом! Перед ним лежал развернутый свиток. В руке писарь держал гусиное перо. Он старался не смотреть на корчившегося на дыбе человека, мучившегося и страдавшего. И уши бы заткнул, чтобы криков его не слышать, да записывать должен был все слова погибающего боярина.

– А как тебя звать? – еще прежде спросил у молодого человека Антон.

– Гриша я, – поднявшись, не выпуская перо из руки, быстро ответил он.

– А полное имя как твое? – нахмурился Антон. – Да сиди ты!

– Григорий Павлович Сивцов, – опускаясь, выдохнул тот.

– Это другое дело. Слушай, Гриша, ничего не упускай, но где он меня хулит, того не надо, понял?

– Понял, Антон Степанович, – кивнул щуплый писарь. – Да только велено-то все писать…

– Говорю: молчи о том! Навет это! Понял, писарь?!

Неумолимо приближался срок настоящей пытки. Час откровения! После которого кончают жертву.

– Хватит уже присказок, Антон Дмитриевич, – сказал дюжий палач. – Размялся я! Царь-батюшка особо любит, когда они кричат, – пытка шла уже более трех часов. Истерзанное тело боярина Шереметева сочилось кровью, как свежий кусок мяса. Да еще было опалено. – Будет нам жалеть его! У меня и клещики для ноготков есть, и шило раскаленное для седалища. Должен он понять, что говорить-то придется!

Кабанин одел рукавицы и вытащил из печи раскаленный штырь.

– Ты же в аду гореть будешь, Антон, – видя это, с дыбы прохрипел Шереметев. – Вечно гореть будешь! Убей меня просто!

– Ишь ты, убей! – искренне удивился Кабанин. – Это что ж за пытка такая? Я тебе еще ноздри не рвал и язык не резал, а ты – убей! Смерть должна воистину сладка быть!

– Теперь как получится, Никита Васильевич, – кивнул Антон. – Ты лучше оговори себя, – тихо попросил он. – Во всем оговори! Тогда, глядишь, просто казнят. А, Никита Васильевич? Будет тебе всех нас мучить!

– А что с семьей моей станется? – спросил боярин.

– А что станется, – усмехнулся Кабанин. – Сына твоего царь голодом заморит в темнице, а девок твоих для потехи отдаст басмановским. Может, и мне от какой кусочек достанется! – вдруг искренне весело расхохотался он. – Бочок али ляжка!

– Откупиться хочу, – вдруг сказал Шереметев.

Кураев и Кабанин переглянулись.

– Слышите?!

– Как это, откупиться? – спросил Антон.

– Сокровища у меня есть несметные!

– Вот царь их и возьмет, – молвил Кураев.

– О них никто не знает! Даже родня моя!

– И каковы твои сокровища?

– Таковы, что пол-Москвы купить на них можно.

– Брешешь! – бросил палач Кабанин.

– Не брешу я, душегубцы, правду говорю.

И вновь встретились взглядами Кураев и палач Кабанин.

– И откуда же они, Никита Васильевич?

– После крымских походов остались. Никто о них не знает! Я их у Кирим-мурзы, знатного князя, в улусе взял, а он их сам от Бахчисарая укрыл! Никто их никогда не найдет и даже искать не станет! Эти сокровища – тайна великая!

Антон никак не ожидал такого поворота в пытке боярина Шереметева. Не ожидал его и палач Кабанин. Но Кураев все прочитал в глазах Кабанина! Там уже засверкали яркие отсветы злата-серебра, каменьев дорогих, даже дыхание перехватило у палача.

– Ну?! – вдруг прохрипел Матвей.

Это был вопрос и к замученному Шереметеву, и к нему, Антону Кураеву. И значил он одно: дальше-то что? А ничего! Молчание! Шереметев испустил тяжелой выдох. И вновь Антон увидел в глазах палача: «Только бы не преставился раньше времени! Ну? Ну?! Что делать-то будем?»

– Отойдем, – тяжело проглотив слюну, вымолвил Антон Кураев.

– Ага, – кивнул палач.

Они отошли в угол темницы.

– Что думаешь, правду он говорит? – спросил Антон.

– Откуда ж мне знать, ты был его слугой! – горячо выдохнул тот.

И то верно. Все так.

– Ничего я об этом не слышал.

– Ну так он и сказал: тайна! – желваки ходили по скулам Матвея Кабанина. – А в походы он ходил? До Крыму-то?

– И в походы ходил, и в Крыму был, – кивнул Антон.