Охота на волков (Живым не брать)

— Я хочу, Рейндж, чтобы ты кое-что уяснил... Существуют определенные обстоятельства, о которых мы с тобой можем только гадать. Введен мораторий. Действует запрет... Короче, понимай, как хочешь. Но уясни для себя главное: в течение ближайших нескольких суток мы не можем позволять себе даже громкого чиха!

Они обменялись многозначительными взглядами — не все и не обо всем можно было говорить даже здесь, в звукоизолированном секторе бункера.

— Плохо, — сказал Мокрушин. — Если все завязано на политику — чертовски плохо. Но я могу, по крайней мере, продолжить работать по следу Дольниковой?

— Что именно ты намерен предпринять? — поинтересовался Шувалов. — Учти, некоторые связи по «делу Дольникова» затрагивать сейчас не рекомендуется.

— Я собирался после нашего разговора наведаться в «Грауэрмана», а затем — съездить в стрелковый комплекс «Динамо» на Волоколамском шоссе. Я уже созвонился с людьми, которые меня интересуют, и назначил им время для встречи.

— Добро, — чуть подумав, сказал Шувалов. — И еще одно дельце надо сделать, раз уж ты намерен смотаться в роддом...

Достав из кармана портативную видеокассету, он передал ее Мокрушину.

— Это будет привет от Андрея. Я позвоню сам, скажу, что кассета у тебя, пусть подъедет, заберет. Или, если есть желание, отвези кассету сам и вручи собственноручно. Вначале думали смонтировать пленку, но Андрей оказался умницей — в «запаснике» нашли две кассеты, которые он записал на всякий пожарный...

Мокрушин кивнул и спрятал кассету в карман. Кое-кто из ребят оставляет как бы про запас видео— и аудиозаписи или несколько коротких писем, лишенных конкретики, — остается только запечатать в конверты и проставить почтовые штампы. Работа у них нервная и опасная, случается, что человек тяжело ранен или, как тот же Бушмин, пропал без вести. Для таких случаев и делаются подобные «запасы» — удается некоторое время поддерживать близких и родственников в счастливом неведении.

— Предпоследняя? — спросил Мокрушин.

— Да. Я надеюсь, что последняя нам не понадобится.

— Я могу быть свободен?

— У тебя есть время до ноля часов. С полуночи засядешь на Жуковского. Проследи лично, Рейндж, чтобы оба твоих звена к началу следующих суток были на «товсь»!

* * *

Спустя четверть часа Мокрушин и следующий за ним по пятам Леня Белькевич вошли в парадное родильного дома № 7 на Арбате, более известного среди москвичей как роддом имени Грауэрмана.

Наведя справки в регистратуре, они набросили белые халаты и в сопровождении молоденькой сестрички направились в общее отделение, где их уже дожидался врач-гинеколог Вячеслав Суренович Севдоян. Это был тот самый врач, который сделал в октябре прошлого года операцию Анне Дольниковой — молодую женщину оперировали именно здесь, в «Грауэрмана».

Мокрушин мог назначить встречу с врачом в любом другом месте, да хоть на самой Лубянке, но почему-то счел нужным наведаться в роддом, хотя здесь до него уже успели побывать другие сотрудники — он по-прежнему надеялся на свое «верхнее чутье».

Севдоян ему сразу понравился. Худощавый, лет тридцати трех, волосы с легкой рыжинкой, неторопливая речь, несколько отстраненное выражение лица. Хотя его и не причисляли к разряду светил, он считался неплохим специалистом.

Чтобы сбить напряжение, Мокрушин в присутствии Севдояна, не очень греша против истины, отвесил сестрице щедрый комплимент. Затем, когда та удалилась, покачивая бедрами, он объяснил врачу, какова цель его визита.

— Вы курите? — неожиданно поинтересовался гинеколог.

— Здесь можно курить? — удивился Рейндж.

— Нет, конечно. — На лице врача появилась едва заметная улыбка. — Но у вас ко мне, кажется, серьезный разговор? Пойдемте, здесь неподалеку есть уединенное местечко, там и побеседуем...

* * *

Мокрушин разговаривал с врачом тет-а-тет, наказав предварительно Белькевичу, чтобы тот находился неотлучно у регистратуры и не упустил Лену, которая вот-вот должна была подъехать в роддом. Расположились они в «шхере» неподалеку от застекленной галереи, превращенной в некое подобие зимнего сада.

— Дольникова Анна Сергеевна, — в задумчивости проговорил врач. — Да, я помню все в деталях. Могу ли забыть этот случай, если меня неоднократно допрашивали... Уже в день операции давал показания каким-то людям из милиции. Потом меня несколько раз приглашали к следователю прокуратуры. Мое руководство так же детально разбиралось во всей этой истории с точки зрения медицины. К нашей бригаде, оперировавшей Дольникову, как и ко мне лично, никаких претензий не было... Я хорошо запомнил ее мужа, он почти двое суток провел в наших покоях... он был так подавлен случившимся...

Севдоян помрачнел и покачал головой.

— По правде говоря, он находился в ужасном состоянии. Несколько позже, не помню уже, от кого, я слышал, что он вскоре покончил самоубийством. Это, конечно, не мое дело, но в таких случаях друзья и близкие не должны оставлять человека наедине с горем.

— Дольникову доставила вам бригада «Скорой»?